Мученик

Следующим я срубил остролицего с секачом. На нём не было бригантины или другой защиты, и меч легко вонзился ему в плечо. Я вогнал его достаточно глубоко для смертельного удара, а потом пинком отбросил тело прочь. Остальные злодеи наконец-то начали реагировать, и опьянение заставило их сопротивляться, вместо более разумного выхода – просто убежать в ночь.

Коренастый мужик с румяным лицом, потемневшим от ярости, бросился на меня с фальшионом. Я одним движением шагнул в сторону и парировал выпад, а потом хлестнул мечом ему по ногам. Он, задёргавшись, упал, а другой парняга с парой длинных ножей в руках в исступлении метнулся вперёд. Я качнулся в сторону от мелькающих клинков и сдвинулся влево, вынудив его – рычащего и колющего воздух – следовать за мной. Он сместился, высветив себя на фоне пылающего костра, и сделался отличной мишенью для следующей стрелы Лилат, которая попала ему в левую ягодицу, резко оборвав исступлённую атаку. Он остановился, бросив ножи, и схватился за стрелу – бесполезное занятие, поскольку добился этим только второй стрелы в рот. Его голова дёрнулась назад, потом вперёд, и он рухнул в костёр, взметнув в ночное небо облако искр.

Возле грубияна, который по-прежнему шатался и что-то мычал, на ногах остались только двое – самые молодые, судя по безбородым перепуганным лицам. Я бы пожалел их, если бы не знал наверняка, что уж они-то никого не жалели, когда грабили эту деревню. Один из разинувших рот юнцов явно был умнее другого, поскольку он побежал, хоть и не очень далеко, пока во мраке не пронеслась стрела Лилат и не проткнула его со спины. Второй бросил своё оружие – ржавый топор дровосека с лезвием в зазубринах, – и упал на колени, таращась на меня с неприкрытой мольбой.

– Малодушный… долбоёб! – прохрипел красномордый на земле, безуспешно пытаясь подняться на покалеченных и кровоточащих ногах. – Эта сволочь всё равно тебя убьёт! – Он крутанулся и смог дотянуться до своего упавшего фальшиона. – Так бы хоть умер в бою…

Я встал ему на спину и прикончил его ударом в основание черепа. Услышав свистящий голос, я поднял глаза и увидел человека с топором, который со стрелой в глазу ковылял в мою сторону.

– Порталы… – пробулькал он. В слюне, капавшей с его подбородка, уже виднелась кровь. – Леди обещала…

– Уж конечно, обещала, – сказал я и подошёл, чтобы нанести удар милосердия ему в шею. Однако, прежде чем я успел ударить, он рухнул ничком на землю, стрела при падении пробила череп насквозь, и он к счастью умолк.

– Капитан, прошу, – сказал коленопреклонённый парень с умоляющим выражением на лице и слезами на глазах. – Я ничего не делал. Пришёл на маяк Леди. Как и все мы. Когда война на севере закончилась, мы пошли за ней, но оказалось ей больше не нужны солдаты…

– Захлопни пасть, – сказал я ему, и он тут же послушался, и продолжал умоляюще таращиться на меня, пока не появилась Лилат, и при виде её он перепуганно всхлипнул. Она вышла из тени с другой стороны костра и двигалась от трупа к трупу. Все сомнения, какие только у меня оставались в отношении её пригодности к жизни воина, развеялись при виде того, как она без малейших колебаний погружает нож в каждое тело.

– Помазанная Леди, – сказал я парню. – Где она?

– В последний раз я видел, как она ехала на север, капитан. В свой замок, как мы слышали.

– То есть в замок Уолверн?

Он закивал.

– Теперь его называют Оплот Мученицы. Король отдал его ей в награду вместе с землями вокруг.

Я кивнул. Это имело смысл, и я не видел лжи на его губах.

– Она правда отправила вас на это? – спросил я, и он содрогнулся. Он бы, наверное, убежал, если бы сзади не появилась Лилат с окровавленным ножом в руке.

– Вот конкретно таких приказов она не отдавала, – промямлил парень. – Но её проповеди… они стали такими сердитыми. Кабы вы её слышали, то знали бы, как распаляют они народ на что-то ужасное. А что она сделала с другими мятежниками…

– Что за другие мятежники?

– Был там городок на юге, у побережья. Вроде как Мёрсвел назывался. Когда Леди привела роту к его воротам, они заперлись и выставили на стены головы истинно верующих. Говорят, Леди сожгла всё то место. Никого не осталось.

Я подошёл ближе, уставившись в его залитые слезами глаза.

– Ты сам это видел?

– Нет… – зашептал он, тряся головой. – Но потом видел пепел. Больше ничего не осталось. Вот почему, понимаете? Вот почему они думали, что всё это позволено…

– Они, но не ты, да? Мы нашли недалеко отсюда повешенного на дереве мальчика лет десяти от роду. Видимо это тоже всё они?

Его голова безумно затряслась.

– Клянусь, я тут ни при чём! Клянусь своей ёбаной матерью!

На этот раз я услышал ложь, хоть и щедро сдобренную отчаянным чувством вины. Он в полной мере поучаствовал в тех ужасах, что творила эта шайка в этой долине. Впрочем, я также не сомневался в его утверждении, что его друзья убили бы его, если бы он к ним не присоединился. Глядя в его немигающие отчаянные глаза, я вспоминал свою детскую преданность Декину, порождённую ужасом в той же мере, что и уважением или признательностью. Если бы он отправил меня резать керлов, то я наверняка бы послушался. Хотя Декин никогда бы такого приказа не отдал: у убитых крестьян много не наворуешь.

– Исчезни, – сказал я, отступая назад, и дёрнул головой на темноту за домами. – Расскажи о том, что здесь случилось, каждому подонку, которого встретишь. И, мальчик, – моя рука опустилась ему на плечо и крепко сжала, вызвав с его губ поток перепуганных благодарностей, – хорошо, если я больше никогда в жизни не увижу твою бесполезную рожу.

Лилат насмешливо смотрела, как юнец убежал во тьму.

– Почему этих, но не его? – спросила она, пнув по ноге мёртвого топорщика.

– Те, кто служит Помазанной Леди, знают цену милосердию. – Слова даже на мой слух показались пустыми, словно у старика, который бормочет старую шутку, давно решив, что она несмешная. Я отошёл, задевая сапогами пустые бутылки из-под вина. – Мне нужно выпить. Эти ублюдки наверняка что-нибудь оставили.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Вино наверняка было хорошего урожая. Настолько хорошего, что убитые владельцы спрятали его в подвале своего дровяника. И всё же мне оно на вкус казалось уксусом, когда я смотрел, как злодеи горят в собственном костре. Я уже много месяцев не напивался, а теперь желанное забытье оказалось недостижимым. После первых нескольких глотков искомое онемение никак не приходило, и я передал бутылку Лилат.

– Плоды герцогства Алундийского, – сказал я, глядя, как она подозрительно нюхает содержимое. – Наслаждайся.

От первого глотка она нахмурилась, но явно сочла вино достаточно приятным и бутылку не отпустила. Внешне её никак не заботило то, что она сейчас сделала, но её передёрнуло от громкого треска дров, свалившихся в костре с трупами.

– Ты был прав, – проговорила она, глядя, как языки пламени лижут тела. – Не как оленя.

– Ты хорошо справилась, – сказал я, натянуто улыбнувшись. – Настоящая таолишь.

Комплимент ничуть не разгладил её нахмуренный лоб, и она не отрывала глаз от горевших злодеев.

– На войне всегда так?

– Более или менее. Симпатичного мало, да?

Она покачала головой и отхлебнула из бутылки.

– Каэриты наверняка воюют, – сказал я, поняв, что раньше этот вопрос не всплывал. – А иначе зачем им воины?

– Есть… – она запнулась, подыскивая правильное слово, и, не найдя, остановилась на неуклюжем переводе: – плохие люди на кораблях. Они приходят с юга, где каэритские земли встречаются с морем. Таолишь сражаются с ними, и те не возвращаются много лет. Но всегда возвращаются, когда память стирается.