Мученик

– Привет лагерю! – выкрикнул я, подходя с южной окраины деревни. Естественно, моё появление вызвало волнение, пьяная пирушка тут же стихла. Я услышал звон упавших бутылок – это люди бросились поднимать оружие. Бросив взгляд на дома, я увидел разбитые двери и разбросанную утварь. Из одного проёма торчала пара безжизненных ног – женских ног, голых и окровавленных на бёдрах. Подойдя ближе к мужикам у костра, я обрадовался, увидев, что ни у кого нет арбалета. Но моя уверенность немного пошатнулась, когда стало ясно, что я обсчитался – их тут было восемь, а не шесть. И всё же, все они выглядели приятно нетрезвыми, а землю, окружавшую костёр из переломанной мебели, обильно усеивали брошенные винные бутылки. Ближайшие ко мне люди, шатаясь, выстроились в нестройную шеренгу, и смотрели пустыми глазами на приближавшегося незнакомца скорее с подозрением, чем с тревогой.

– Хватит, – буркнул один – крепкий парень с впечатляющей гривой косматых волос. Он держался несколько по-солдатски, сжимал в руке топорик, а его широкий торс закрывала неухоженная бригантина, сильно покрытая пятнами. – Чё ты за хуй? – крикнул он, размахивая топориком, когда я подошёл ближе.

– Капитан Элвин Писарь из роты Ковенанта, – сказал я, продолжая неспешно приближаться. – А ты чё за хуй?

– Капитан Писарь мёртв, – сказал один из спутников крепкого парняги. Этот был куда меньше, с острым лицом и недавно зажившим шрамом от лба до подбородка. Секач в его руках был значительно выше него самого. Во мне вскипело солдатское презрение оттого, что он даже не очистил лезвие оружия от крови. – Убит в славном поединке с еретиком Рулгартом Колсаром, – продолжал он. – Мы своими ушами слышали проповедь Помазанной Леди об этом. Она там рыдала и всё такое.

Все остальные согласно зашептались, свет костра заблестел на мечах и топорах в их руках, и начали раздаваться призывы к насилию.

– Нет, – сказал голос с другой стороны костра, – Это он, точняк.

Сначала я решил, что на человеке, который вышел вперёд, надета какая-то маска, настолько неправильными выглядели черты его лица. Его нос был таким приплюснутым, что, казалось, он вплавлен в его лицо, а на верхней губе виднелось пятно кожи от шрама, получившегося от плохо сшитой серьёзной раны. При разговоре он сверкал неровными зубами, как у рыбы, а слова скрежетали гнусаво и вылетали вместе с брызгами слюны.

– Имел честь служить под его началом при Хайсале, – сказал он, растягивая изуродованные губы в ужасную пародию на улыбку. – Иль не припоминаете, капитан?

Так значит, тут у нас потенциальный мятежник с неосторожным ртом, тот самый, с которым Эймонд мучил покалеченного алундийца. Он, как и грубиян с топориком, носил бригантину из клёпаной стёганки, густо перепачканную вином и кровью. Удар латной перчаткой по лицу явно не умерил жестокие наклонности этого человека. А ещё он выглядел значительно менее пьяным, чем его товарищи, и потому я направился к нему.

– Помню, – сказал я, бросая короткий взгляд на остальных. – А ещё помню, как уволил тебя со службы Ковенанту. Отсюда вопрос: кому вы служите теперь?

– Помазанной Леди, конечно. – Плосконосый растянул улыбку, открыв ещё больше неровных зубов, потом поднял кулак и обернулся к спутникам: – Так ведь, парни?

Все ответили с пылкой, хоть и пьяной готовностью, скрипуче выкрикнув хорошо известный мне клич:

– Бьёмся за Леди! Живём за Леди! Умрём за Леди!

– И всё же, я не вижу флага, – заметил я, остановившись на тщательно рассчитанном расстоянии от плосконосого.

– Тем, кто идёт за дело Леди, не нужен никакой флаг, – ответил он, и улыбка соскочила с изуродованных губ, а в его взгляд закралась определённая осторожность. – Я сам это слышал от неё. Вы, капитан, может меня и уволили, только вот она – нет. На её проповедях всем рады, и нельзя отрицать истинность её миссии.

– Её миссии? – Я развернулся, переводя взгляд с одного разграбленного дома на другой. – Так значит, это она вас направила?

– Да! – в гнусавом подтверждении этого парня чувствовалась ярость, сказавшая мне, что на убийства и грабёж он пошёл не только по низменным мотивам. – По правде её! По слову её!

– Правда её! Слово её! – нестройно, но восторженно-громко повторили остальные. Этого я прежде не слышал, но с удручающей ясностью понял, что слышу не в последний раз. Догматичные призывы, как чума – легко распространяются и тяжело искореняются.

– Где в последний раз вы её слышали? – спросил я, начиная осторожно готовиться, надеясь, что Плосконосый не заметит. Справа на ремне у него висел кинжал, а на левом – ножны с мечом. Ярко блестело медное навершие меча, а значит, это рыцарское оружие, наверное, награбленное в Хайсале.

– Помазанная Леди путешествует во все уголки этих земель, – сказал Плосконосый. Его голос теперь звучал намного тише, а осторожность в его прищуренных глазах сменилась открытой подозрительностью. Я нередко видел, что у жестоких от природы острое чувство опасности. – Несёт слово своё в уши еретикам в надежде, что они услышат его правду. Некоторые слышат, а большинство – нет. – Он взмахнул рукой в сторону разграбленных домов, где несомненно лежали и другие трупы. – Кто отрицает её слово, пускай и не ждёт ничего иного, ибо так они помогают Малицитам и ещё сильнее приближают Второй Бич.

– Его каждое злодеяние приближает. – Я кратко окинул банду в последний раз, запомнив положение каждого, а потом снова сосредоточился на Плосконосом. Думал было спросить, как его зовут, но решил, что не хочу помнить его имя.

– Неплохой клинок, – сказал я, кивая на меч у него на поясе и добавил голосу командирских ноток: – Как видишь, у меня сейчас меча нет. Так что отдай мне свой.

Если бы Плосконосый был разбойником, то он бы понял, что настало время насилия. На прямой вызов с требованием подчиниться нужен жестокий и немедленный ответ. Но, несмотря на всё веселье недавних грабежей и убийств, этот человек не очень давно был злодеем и потому реагировал в точности как я и ожидал: он не вытащил меч, а поднёс левую к навершию, защищая собственность. Разбойники, чтобы получить преимущество, перекидываются словами перед тем, как начать махать клинками, и он дал мне такое преимущество, позволив подойти так близко.

Он открыл рот, чтобы высказать какое-то возражение, которое уже навсегда утрачено для потомства, поскольку я с детства учился сокращать дистанцию до человека, которого мне надо убить. А ещё долгие часы побоев от опытных рук Рулгарта сделали меня быстрее прежнего. Поэтому я так и не услышал последнее и конечно же невежливое высказывание. Его глаза потрясённо расширились и, надо отдать ему должное, он умудрился положить правую руку на меч, прежде чем мой нож рубанул ему по кадыку. Я схватил его за плечо и держал, отводя дёргавшиеся руки, пока не вытащил меч из его ножен. И, разворачиваясь к остальным, услышал, как в воздухе просвистели две стрелы.

Лилат с умом выбирала мишени, вонзив одну стрелу в глаз грубияна с топором, а вторую – в высокую фигуру на другой стороне костра. Высокий упал тут же, а вот человек с топором остался на ногах и ковылял, кривя залитые слюной губы и всё пытаясь что-то сказать. Его спутники стояли и таращились, одинаково выпучив глаза от потрясения. Странная уродливость его кончины явно настолько их завораживала, что они глазели на него, вместо того, чтобы поднять оружие на смертоносного капитана, который только что завладел мечом.