Мученик

– Люди здесь твои враги?

– Некоторые. Здесь была война. А может, и до сих пор идёт.

– Война из-за чего?

– Из-за веры, земли… жадности. Как обычно.

– Значит, сюда пришли плохие, и вы с ними сражались? Вы победили?

Я помолчал, оглянувшись на неё с выражением, которое, как мне казалось, должно было отражать угрюмую молчаливость самой Лилат, которой она отвечала мне, когда я расспрашивал её о её миссии. Мне должно было польстить, что она выставляет меня в героической роли, но вместо этого её слова вызвали иррациональное возмущение. Даже когда я был настоящим злодеем, мантия героя мне не нравилась.

– Мои люди… моя рота пришла сюда сражаться с людьми этих земель. И да, мы победили.

Той ночью мы разбили лагерь на лесистом склоне в нескольких милях от подножия гор, не встретив ни души за целый день путешествия. Я заметил лишь одно здание – разрушенный сарай, забитый гнилой репой. Повреждения выглядели старыми, так что он мог быть заброшенным, но содержимое говорило о собранном, но несъеденном урожае. Весь день во мне нарастало напряжение, охватившее меня, когда мы спустились с горы. Оно раздражало тем, как напрягало плечи и навостряло глаз на воображаемые угрозы, но ещё успокаивало своей привычностью. Я понял, что именно так я и жил большую часть жизни, будь то разбойником или солдатом. А ещё понял, что среди каэритов это чувство у меня стихло, и теперь я раздумывал, почему.

«В тех землях царил мир», напомнил я себе во время беспокойного бдения, когда первым сидел на страже, а Лилат спала. «А здесь – нет».

На следующий день мы нашли повешенного. Он тихонько покачивался кругами над широкой полосой дороги, по которой мы шли большую часть дня. Его труп, связанный по рукам и ногам, висел на толстой ветке высокой сосны, и, когда он качался, верёвка вокруг шеи потрескивала. Судя по раздутому телу и бледности кожи, я решил, что он мёртв уже дня три. Мало что можно было различить по лицу, поскольку смерть обычно лишает отличительных черт, но его простая добротная одежда выдавала в нём представителя алундийского крестьянства. Больший интерес представляла деревянная табличка на шее, на которой горящей свечой выжгли буквы.

– Что означают эти слова? – спросила Лилат, после того, как я некоторое время молча смотрел на мертвеца.

– Они гласят: «Я отрицал Воскрешение Помазанной Леди».

– Помазанная Леди? Она… королева здесь? – Мои попытки обучить Лилат сложностям альбермайнского общества лишь частично увенчались успехом, поскольку ей явно не удавалось полностью осознать понятие о разделении классов аристократов и керлов. А вот концепцию королей и королев оказалось понять легче, поскольку они фигурировали в старых каэритских легендах.

– Нет, – сказал я. – Но этой женщине я служу. – Я оглянулся и заметил недалеко у дороги приличный ствол упавшего дерева. – Помоги мне с этим.

– Это сделала женщина, которой ты служишь? – осведомилась Лилат, когда мы перетаскивали тяжёлую колоду под тело.

– Она бы не стала. – Я вспрыгнул на ствол и, подёргав плохо пахнущий труп, вытащил нож, чтобы перепилить верёвку на его шее. – Но, наверное, кто-то подумал, что она бы этого хотела.

Мы, как могли, похоронили бедолагу, завалив его камнями и землёй, к недоумению Лилат.

– Каэриты не хоронят своих мертвецов? – спросил я, поняв, что за всю зиму в её деревне я ни разу не видел похорон.

– Мертвецы – это наш дар лесу, – сказала она, покачав головой. – От леса мы берём добычу, древесину и другие вещи. И в знак признательности отдаём наших мертвецов в пищу. Это и печально, и радостно.

Я бросил последний взгляд на опухшее серое лицо повешенного, отметив глубокие морщины вокруг его глаз. Значит, старик, который остался один и без защиты, а все помладше были убиты или разбежались.

– Счастливого тебе пути через Порталы, дедушка, – вздохнул я, бросая дёрн на его безжизненное лицо.

Я питал некоторые надежды на то, что больше трупов нам не встретится, но вскоре они неизбежно развеялись. Ещё до полудня мы наткнулись ещё на четырёх повешенных – троих мужчин и одну женщину, и все были украшены такой же табличкой, провозглашавшей кощунство против Помазанной Леди. Мы их срезали и решили последовать каэритскому обычаю, просто положив среди деревьев. Когда очередные жертвы стали отмечать каждую следующую милю, я сказал Лилат оставить их как есть, кроме последнего, на которого мы наткнулись прямо перед наступлением темноты.

Убийцы повесили его высоко на старом дубе, маленькое тело качалось среди тёмных веток. Я бы его и не заметил, но у Лилат глаз был острее. Она бросила мне свой лук и быстро взобралась по широкому стволу дуба, по веткам, и срезала парня. Не желая, чтобы его труп грохнулся об землю, я его поймал. Он умер недавно, но его маленькое личико опухло из-за того, как он умер, выпученные глаза выделялись на фоне бледной кожи с чёрными венами. У того, кто это сделал, явно кончились таблички, поскольку слово «еретик» вырезали у него на лбу. Судя по количеству засохшей крови, это сделали до повешения. По моим оценкам парню было не больше десяти лет.

– Следы, – хриплым голосом сказал я Лилат, когда она спустилась с дуба. Она без лишних слов принялась за дело, и её несравненные глаза очень быстро отыскали след нашей добычи.

– Сначала похороним его, – сказал я и потащил парнишку в лес.

***

– Ты убивала когда-нибудь мужчину или женщину?

Во время охоты лицо Лилат принимало сосредоточенное выражение охотника за работой, а её глаза блестели от бурлящего гнева, которого раньше я не видел. А теперь, когда мы сидели в кустах на окраине деревеньки, блеск уже был не таким ярким. Мы много раз тренировались, и в её отваге я не сомневался, но и она, и я отлично знали, что это будет её первое испытание в настоящей битве.

Из деревни доносились громкие голоса, перед большим костром, полыхавшим в центре кучки домов мелькало по меньшей мере полдюжины силуэтов. Шесть человек – это много, но меня успокоил знакомый, хриплый тон тех голосов. «Пьяных убивать легче».

Лилат покачала головой, и на её овальном лице шевельнулся отсвет от костра.

– Это не олень, и не медведь, или кого ты ещё убивала, – сказал я ей, переходя на корявый каэритский. Важно было, чтобы она меня поняла. – Если собираемся это сделать, мне нужно знать, что ты сможешь.

Вместо ответа она от меня отвернулась, сжав свой лук, и провела пальцами по оперению стрелы, которую уже наставила на тетиву.

– Оставайся здесь, – сказал я, поднимаясь из-за кустов. – Поймёшь, когда будет пора. – Я думал было сказать ей на прощание, чтобы не пустила случайно стрелу мне в задницу, но этой ночью мне было совсем до шуток. И к тому же я знал, что она никогда не промахивалась.

Возлюбленный читатель, тебе может показаться, что выйти в лагерь смертоносных людей, вооружившись лишь охотничьим ножом – это проявление исключительной отваги. Но разбойники с малых лет учатся оценивать преимущества. Большинство из них маленькие, и несведущие их даже не заметят, но если применить все преимущества вместе, то они могут склонить казалось бы невозможные шансы в нужную сторону. Для начала эти люди были пьяны. А ещё я знал, что они ослеплены чувством собственной силы, поскольку много дней применяли её против тех, кто не мог сопротивляться. Такое неизбежно ведёт к самонадеянности, доказательством чему служило то, что они не позаботились поставить часовых. И наконец, эти будущие мертвецы считали, что я на их стороне.