Мученик

– Это вопрос, – заметил я, и его надутые губы расплылись в мягкой улыбке.

– Да. Не все вопросы здесь опасны. Вопрос лишь в знании, какие задавать. – Его глаза прищурились, а голос посуровел. – Доэнлишь. Я бы хотел, чтобы ты рассказал, как она поживает.

Я пожал плечами.

– Нормально, когда я видел её в прошлый раз. Хотя она считает нужным ходить по нашим землям с мешком на голове.

– Так и надо. Твой народ – животные, дикари, которыми управляет низменная жадность и неконтролируемая похоть. – Он говорил спокойным тоном, но я слышал в его словах укол, а ещё ожидание горячего ответа, и мне приятно было лишить его такого удовольствия. Улыбка сошла с его губ, и он продолжил: – Я давно говорил, что надо позволить вашему виду зачахнуть. Оставить вас бесконечным войнам и постоянному голоду. А Доэнлишь… – он умолк и нахмурился, и на его лбу выступила плотная паутина торчащих вен. Когда он продолжил, в его тоне презрение смешивалось с недоумением. – Некоторое время назад она пришла сюда и задала вопрос Олейт. Мне неизвестны подробности ответа, который она получила, но они привели её к заключению, что ваш народ на самом деле достоин спасения. И всё же она выбрала тебя в исполнители её великого плана. Это я могу приписать лишь отсутствию кандидатов получше.

– На самом деле она меня не выбирала, – ответил я, по-прежнему не поддаваясь на его колкости, и самодовольно улыбнувшись от осознания того, что я знаю больше него. – Понимаешь, моя жизнь была предсказана в давным-давно написанной каэритской книге.

Эйтлишь замер, грани его пародии на лицо дёрнулись в свете факела.

– Книге? – повторил он. Его голос стал скрежещущим, и из него исчезли все нотки юмора. Видя свирепость в его взгляде, я размышлял, а вдруг единственную опасность здесь представляет только он и его чудовищные мышцы. Я мучительно осознал, что у меня нет никакого оружия, помимо моих мозгов. Но, как я не мог сравниться с этим человеком по силе, так же сильно сомневался, что мог бы состязаться с ним в интеллекте.

– Она у тебя? – спросил он, шевельнув жилами на шее. Я видел, что он напряжённо старается удержаться от выражения своей страсти к познанию в более физической форме. Я помнил лицо цепаря прямо перед тем, как его убила Лорайн, и как упоминание о книге вызвало практически такое же ощущение потрясения. Очевидно эта вещь обладала куда большей важностью, чем я предполагал.

– Она была у меня, – сказал я. – Недолго. Она мне дала её как часть заключённой между нами сделки. Разумеется, я не мог её прочитать, но в конце концов нашёл того, у кого были возможности для перевода текста. Это оказалась история моей жизни, записанная много веков назад на каэритском языке. К несчастью, прежде чем я сумел… ей воспользоваться, мне пришлось вернуть её Доэнлишь, как часть нашего соглашения. Насколько мне известно, книга сейчас у неё. – Я помедлил, а потом добавил ещё крупицу информации, чувствуя, что на самом деле она может быть самой ценной из всего, чем я обладаю. – И средство для перевода других книг. Его я тоже отдал ей.

К сожалению, хоть я с удовольствием не дал Эйтлишу ответ, которого он хотел, сейчас он не выказывал ни гнева, ни страха, как я ожидал. Вместо этого он смотрел на меня немигающими глазами, что говорило о сильном внутреннем волнении, сдерживаемом одним только усилием воли. В конце концов он моргнул и отвёл от меня взгляд.

– Как ты наверняка уже догадался, – сказал он, – не все каэриты всю свою жизнь остаются в пределах наших границ. Некоторых изгоняют, выпроваживают за их злобность. У нас нет законов, как у вас, и мы своих не убиваем. Но даже среди нас встречаются такие, кого мы не можем терпеть. А некоторые, в ком Ваэрит течёт сильнее всего, отправляются по своему желанию, чтобы изучать новые языки и обычаи. Мы давно поняли, что наше выживание зависит не только от искусства таолишь, но ещё и от знаний. Чтобы справиться с угрозой, нужно её понимать.

– Вот откуда ты так хорошо знаешь альбермайнский, – сказал я. – Ты ходил по нашему королевству.

– Да, много лет назад. Сначала меня избегали, выгоняли из каждой лачуги и деревни, и люди видели во мне лишь уродливую тварь, которая наверняка принесёт разрушение или болезнь. Со временем я встретил умного человека, и он накормил меня и обработал раны, нанесённые мне керлами, которых я неразумно перепугал. Ясно было, что этот человек счёл меня дурачком с огромным телом и крошечным разумом, и потому решил, что меня легко контролировать. Проснувшись утром, я обнаружил, что он надел мне на шею ошейник с цепью. Разумеется, я мог освободиться, поскольку сильным он не был, но мне стало любопытно, и я продолжил изображать мирного болвана и остался в заключении. Он надел на меня плащ и повёл по городам и весям, по маршруту передвижных ярмарок. Люди, за шек с человека, собирались поглазеть на монстра. Если они платили больше, то он разрешал им ударить меня палкой. Десять шеков, и он давал им ударить меня дубиной, обещая, что вернёт деньги, если им удастся сбить меня с ног. Никому не удалось. Я переносил это всё на протяжении четырёх полных лет, попутно изучая ваш язык и ваши обычаи. Не скажу, что видел только жестокость и жадность. Доброта тоже встречалась, но лишь мимолётно.

Я начал понимать, что люди, платившие за то, чтобы меня помучить, поступали так не из ненависти, но от злобы, которая рождается от соединения страха и бессилия. Эти оборванные, голодающие негодяи не имели ничего за душой, а их жизни зависели от каприза прекрасно одетых аристократов, которых я видел лишь краем глаза до тех пор, пока однажды лорд не вбил себе в голову забрать меня себе. Мой тюремщик запросил высокую цену, которую лорд сбил до одного шека, пригрозив за такую дерзость приказать своим подручным избить этого человека до полусмерти. Меня должным образом перевели в странное каменное здание, которое, как я узнал, называется замком, и спустили в темницу. Моим единственным соседом оказался довольно измождённый человек с напыщенной манерой изъясняться. Это от него у меня такое красноречие на альбермайнском. Оказалось, что он был наставником одной из дочерей лорда – миловидной девушки, прелести которой оказались опасно искушающими. Этот человек много знал об истории вашей земли и, самое для меня интересное, об удивительной вере, которая господствует над вашими жизнями.

Он ухмыльнулся и изумлённо покачал головой.

– Мученики, – сказал он. – Серафили. Малициты. Ковенант. Поразительная смесь выдумок, мифов и, следует признать, даже парочки крупиц мудрости.

В его тоне я заметил архипревосходство. И хотя я никогда не мог назвать себя набожной душой, несмотря на моё нынешнее положение, эти слова задели мои чувства.

– Судя по тому, что я понял, – сказал я, – у твоего народа нет верований. Или по крайней мере нет такого, что можно назвать верой.

– Верой? – Он с явной насмешкой поднял безволосые брови. – Так вот, значит, чем ты обладаешь, Элвин Писарь? Значит, ты подчинил службе Серафилям этот циничный сгусток личных интересов, который называешь сердцем? – Он некоторое время смотрел мне в глаза. – Вряд ли. А что до веры, – вздохнул он, отводя глаза, – каэриты не нуждаются в капризах верований. Да, мы определённо склонны к самоанализу, но для нас верование появляется только из того, что может быть испытано или наблюдаемо. И всё же этот ваш Ковенант имеет необычную черту – в том, что вера в каком-то смысле отражает реальность. Но мы к этому ещё вернёмся. – Он нахмурился. – На чём я остановился?

– На темнице, – сказал я, охваченный страстным желанием, чтобы там он и оставался.

– Ах, да. К сожалению, время с наставником быстро закончилось, хотя я на самом деле собрал немало знаний, прежде чем лорд его забрал. Я слышал, как стражники говорили о его судьбе. По всей видимости лорд выпустил его в ближайшем лесу, а потом затравил стаей голодных собак. Тогда я подумал, что он и для меня припас подобное развлечение, но потом оказалось, что мой конец предполагался намного более изобретательным.

В какой-то праздник середины зимы меня вывели из темницы. Лорд и его благородные друзья сидели за столом во дворе, радостно набивая животы разнообразным жареным мясом – все, кроме его дочери, разумеется. Она ничего не ела и, по правде говоря, выглядела настолько несчастно, что один взгляд на неё ранил моё сердце. Меня раздели догола и убрали цепи, а вперёд вывели другого узника.

Эйтлишь снова замолчал, а когда заговорил снова, весёлая задумчивость, прежде окрашивавшая его голос, сменилась искренней печалью.

– Как ужасно было видеть такое великолепное существо в таком жалком состоянии. Бурые медведи вырастают крупными, но этот был гигантом среди своего вида, вдвое выше меня, когда вставал на задние лапы. Однако от пыток, которым его подвергали, он выглядел чудовищно, мех облез и спутался, а на морде остались шрамы от кнута. Я видел, что он хотел только умереть, и тогда решил принести смерть ему в дар, вот только не его смерть. – Он тихо усмехнулся. – Для собирателя интересных существ монументальная ошибка – не понимать в полной мере природу своих пленников. В случае с медведем мой благородный хозяин видел всего лишь запуганного зверя, которого можно поднять ради кровавого зрелища. А во мне он видел недочеловека, который может продержаться чуть дольше обычного разбойника или неудачливого керла. Обычно я не радуюсь актам насилия или разрушения, но должен признаться, в тот день я с большой радостью доказал, что он неправ.