Надрыв

Габи ищет свои рисовальные принадлежности, чтобы сбросить весь негатив на рисунок, когда натыкается на листок, на котором уже знакомым ей почерком написано:

'...и стояла она опустошённая три дня и три ночи, а на четвёртый день услышала голос:

– Иди ко мне.

Обернулась принцесса, но никого не было рядом. И голос раздался вновь.

– Иди ко мне.

Обошла принцесса комнату, и услышала снова повелительный голос, и поняла она, что доносится он из огромного кованного зеркала.

– Иди ко мне.

Подошла принцесса и взглянула в зеркало. Из его глади смотрел на неё иной дракон, и глазницы его были пусты, и сердце его было вырвано, а когти его были острее стали, а зубы его были ужаснее любого иного зверя. Она смотрела в зеркало и вспоминала своего дракона, что защитил её ото всего, что укрыл собой от всех бед, что был большим человеком чем все, кого она встречала за всю свою жизнь и пожалела она того, кто был перед нею в зеркале.

Тотчас когтистая лапа вырвалась из стекла и схватила её. Принцесса билась, рычала, вырывалась, но зверь держал её крепко. Выбилась принцесса из сил и рухнула оземь бездыханная. Но недолго ей было лежать без чувств, и открыла принцесса глаза, и взглянула на руки свои и закричала неистово. Драконий рёв пронесся по замку вместо девичьего плача. Ныне ей суждено было быть не человеком, но драконом без глаз и без сердца...'

Габи достаёт предыдущий листок и сверила почерк на обоих, чтобы удостовериться в том, что их писал один и тот же человек. Он совпадает, но заби замечает нехватку листов, однако, не смотря на это ей интересно не только кто пишет и у кого Лия берёт эту историю, но и что будет дальше.

Содержимое стола кузины не даёт ответов ни на один из этих вопросов - в нём нет ни заметок, ни черновиков, ни каких-нибудь контактов. Увы, видимо, или Лия его вернула, или убрала в другое место. Интересно только почему она ничего не сказала Габи, если возвращая заметила пропажу.

На телефоне загудел таймер - Кейт ушла два часа назад, и всё ещё от неё не было ни одного сообщения. Только поутихшая тревога снова всколыхнулась в душе Габи, и она решительным и твёрдым шагом идёт в комнату Кейт, удостовериться, что она ещё не вернулась.

Дверь приоткрыта, и Габи не считает это добрым знаком. Шаги становятся медленнее, настороженней, словно она в дешёвом ужастике, где вот-вот из-за угла выскочит маньяк с топором наперевес. Маньяка нет, конечно, но вскоре Габи обнаруживает что её тревоги не были напрасными - забившись в угол кровати Кейт, натянув одеяло до самого подбородка горько рыдает, размазывая слёзы по лицу тыльной стороной ладоней. Ощутимо пахнет ацетоном с мерзкой отдушкой, когда Габи обнимает её, пытаясь утешить. Сообщать о провале плана не нужно, это понятно, но быть готовой услышать слова и увидеть Кейт в таком жалком состоянии - не одно и то же.

– Э-это б-было у-ужасно, - всхлипывает Кейт на её плече, отбросив свою гордость, доверяясь, - я н-не знаю к-как, но эта м-малявка Руби п-просто сущий з-зверь! Она вы-вывернула мне р-руку! П-придавила меня к с-столу, б-била о н-него лицом, за-заставила пе-перевернуться, а по-потом...
– Кейт закрывает лицо ладонями, а её плечи ходят в быстрой тряске.

– Тише, тише, - Габи её уговаривает её мягко.
– Тебе не нужно рассказывать, если не хочешь...

Кейт качает головой и продолжает.

– О-они решили по-поиздеваться надо мной... за-задавали во-вопросы, и если я н-не знала о-ответа, Руби за-заливала мне ли-лицо чаем с солью и перцем... Я д-думала, я за-захлебнусь... Но они р-решили, что этого н-недостаточно... Т-тогда Руби за-зажимала мне рот и нос ла-ладонью, пока я не на-начинала за-задыхаться... Это д-длилось целую ве-вечность... По-потом, о-она о-облила мои во-волосы жи-жидкостью д-для с-снятия лака и по-пообещала их по-поджечь, если я не со-соглашусь п-приходить к ним к-каждый раз...

– Но Кейт, скажи, ты ведь не пойдёшь... Не пойдёшь, да ведь? Они больше ничего не могут тебе сделать!

Кейт мотает головой.

– Они не могут тебя принудить!
– горячо говорит Габи, обнимая её крепче.

– М-могут, - тихо шепчет Кейт и откидывает одеяло, показывая Габи, что она в одном лишь нижнем белье. Габи не понимает, но Кейт поясняет: - У н-них есть м-мои ф-фото.

– Мы что-нибудь придумаем, - шепчет утешительно Габи, чувствуя, что их затягивает в эту трясину ещё глубже.

Лучше бы они ничего не делали. Лучше бы они не вмешивались, ведь из-за неё всё опять становится только хуже. Она опять всё испортила...

Когда Габи оставляет уснувшую после долгих рыданий Кейт, она идёт не глядя куда её несут ноги. Ей нужно место, где ей удастся побыть одной, наедине со своими мыслями. Место, где она сможет хотя бы попытаться вообразить способ удастся вытащить Кейт из той дурно пахнущей жижи, в которую они влезли по собственной дурости.

Вина огромным червём точит её изнутри. Куда опять завело её желание восстановить справедливость? сколькие ещё должны пасть его жертвами прежде, чем она поймёт, что ничего не станет лучше?

Ком, лежавший всё это время на плечах увеличивается, заставляя горбиться и сжиматься изнутри в нечто трепещущее и жалкое. Вот и ещё одна причина недолюбливать праздник своего рождения.

Двери библиотеки закрываются за её спиной с тихим скрипом, и, потеряв необходимость держать себя в руках, Габи падает на ближайшее кресло, и, вынув ноги из туфель, прижимает их к груди, заливаясь горькими слезами.

Безутешные, едва слышные рыдания захлёстывают её с головой, и Габи сжимается в комок, стараясь занимать как можно меньше места, слиться с окружающим миром так, чтобы никто не догадался о том, что она вообще существует. Её трясёт от переживаний, от слёз и библиотечной прохлады, но всё меняется в один миг: на плечи падает мягкий, но изрядно потрёпанный плед с другого кресла. Она отрывает лицо от влажных коленей и успевает увидеть точёный учительский профиль мистера Кастра. Всегда холодный и равнодушный, он укрыл её, как беспомощного котёнка.

Благодарность смешивается в жгучий коктейль с унижением от одной мысли о том, что, скорее всего, ни что иное как жалость служит отправной точкой для этого жеста, и вынести это измученной душе сил нет совершенно.

Это слишком. Просто слишком для неё.

Новая порция тихих рыданий и всхлипов не несёт ничего продуктивного, к чему так стремилась Габриэль, пока искала место для раздумий. Поток слёз кажется нескончаемым, и прерывается лишь тогда, когда чья-то тень заслоняет ей свет, показывая, что её уединение нарушено. Перед ней, униженной, заплаканной, с уродливо опухшим носом и глазами, трясущимися губами и забившейся в самый угол кресла в полумраке стоит гордая, несгибаемая Лия Фрейзер. Человек, которому, кажется, не знакомы ни слёзы, ни волнения не вызывает теперь ни трепета, ни страха, ни стыда. Габи пуста, вместо эмоций одно лишь перекати-поле, бегущее по затопленной пустоши. В глазах кузины мелькает чувство, отдалённо похожее на удивление.

– Это место настоящий ад, - тихо говорит Габи, глядя прямо на Лию и не отводя взгляд.

'Чистилище, куда я попала за свои тяжкие грехи и из которого никак не скрыться, потому что некуда бежать. У меня нет места, где можно спрятаться от всего этого', - скрывается за этими словами молчаливое, но не менее явное.

Габи обводит руками окружающее место и прерывисто всхлипывает. На лице Лии появляется новое, невиданное раньше выражение: сочувствие, но вперемешку с гневом и чем-то ещё.