Надрыв

Затянувшееся молчание прерывает Амелия, внезапными словами:

– Знаешь, я думаю, что ей нравится эта библиотека, - она задумчиво поглаживает ручку кресла, - но она никогда не делает дома то, что она любит. Ты видела - в каждой вазе дома стоят самые разные розы?

Габи припомнила несколько установленных ваз и кивнула - срезанные алые, жёлтые, белые и прочие, самых разных оттенков розы с тонким запахом заполняли пустые вазоны, будучи украшены к Рождеству.

– Она заказывает их каждый год, на время, которое проводит дома, - тихо замечает Амелия и немного хмурится.

Габи поднимает брови:

– Ей нравятся розы?

– Она их ненавидит, - качает головой кузина, - все знают, что она любит анемоны, но каждый год она заказывает розы.

– Словно в наказание, - после секундного замешательства замечает Габи.

– Да. Наверное поэтому она никогда сюда не заходит...

Они снова молчат, но это неловкое молчание не походит на то, умиротворённое, что бывает между людьми, что хорошо понимают друг друга. Габи смущенна и подавлена тем, что ей пришлось снова напомнить Амелии о сестре, даже пусть она и знает, как та не любит такие разговоры.

Неловкое молчание сменяется болтовнёй о доме, а те неизменно переходят на светлые воспоминания детства, и, в конце концов, они расходятся, возвращаясь в свои комнаты и усыпают там, довольные и умиротворённые.

Завтра канун Рождества.

Амелия.

Канун Рождества это время, которого все и всегда ждут с нетерпением, кроме трёх девушек семьи Фрейзер.

По правде говоря, Амелия уверена, что Габи опасается любых семейных торжеств в этом доме - и не напрасно, а Лия испытывает отвращение к этому празднику лицемерия, на котором их мать пытается соответствовать образу настоящей матери, в человеке, в котором они когда-то нуждались. В тайне, Амелия разделяет оба чувства - и опасение и отвращение, поскольку знает, насколько непредсказуемо всё это может кончиться.

Завтрак, обед и даже торжественный ужин выглядят как выставка восковых фигур, сценка-пародия на настоящее счастье, являющаяся самой грустной сатирой, которую Амелии когда-либо приходилось наблюдать. Среди них лишь Габи смотрится более-менее естественно, но её скованность не может заставить всех прочих картонных персонажей выглядеть живее, чем восставшие трупы.

Лии её роль доставляет удовольствие - любовник матери не попадается ей на глаза, а прочие не могут совладать с ней, даже если и прикладывают к этому усилия. Специально заколов пряди, Лия обнажила часть повреждённого уха, прежде прикрытого волосами в своей причёске, и с видимым удовольствием наблюдает за перекошенным в бессильной ярости лицом матери и полным вины и боли взглядом самой Амелии.

Этот спектакль они ставят каждый год, и от увеличения количества действующих лиц ничего не меняется. Однако, в этом году Амелия следует прямо в малую библиотеку после ужина, и Габриэль идёт следом. Амелия успевает отдать распоряжение принести туда горячего шоколада и каких-нибудь сладостей, поэтому, через четверть часа они наслаждаются совместным времяпровождением и беседой.

За пару дней постоянного общения ей удаётся сблизиться со своей сводной кузиной - напряжение способствует откровенности с обеих сторон. Вспомнить хотя бы как этим утром Габриэль посетила комнату Амелии, и чем кончился этот несколько печальный эпизод.

– Можно?
– неуверенно спрашивает кузина, появляясь на пороге, и Амелия согласно кивает, делая жест и поторапливая войти. Здесь неплохая звукоизоляция, но она смежная с комнатой Лии, пусть та и немного времени проводит тут, а значит - ей бы совсем не хотелось, чтобы сестра появилась во время разговора.

Габи оглядывается с любопытством, и Амелия терпеливо ждёт, понимая, что повела бы себя так же, оказавшись впервые в том месте, где Габи выросла. Она совершенно точно исследовала бы каждый закоулок, словно Нэнси Дрю, сопровождая своими заметками блокнот и изучила бы всё, что сможет пригодиться в расследовании какого-нибудь дела.

– Ты прожила тут всю жизнь?

– Большую её часть, - кивает Амелия, глядя на то, как Габи смотрит на пустые стены - ни вышивок, ни картин, ни пазлов, ни грамот - ничего. Даже фотографий нет. Только на ручке одного из шкафов висят бусы, умело собранные и увенчанные капелькой кошачьего глаза среди бисера и стекляшек.

Дешёвое стекло выделяется на фоне дорогого интерьера, словно они не отсюда, и всё же их история Амелии дороже любого другого предмета здесь. Тусклые плебейские стекляшки как единственное напоминание об утраченном навсегда.

– Можно?
– спрашивает Габи, и, дождавшись согласного кивка, осторожно снимает их и рассматривает вблизи.

В комнате, где нет ни одного украшения единственная вещь по-настоящему достойная спасения в случае возникновения пожара. Момент из прошлого, нанизанный на обычную нитку, по которой пальцы привычно скользят, когда она тянется к шкафу с книгами.

– Нравятся?
– интересуется Амелия, не пуская грубость и ревность в тон, когда чужие пальцы касаются того, что она привыкла считать своим. Поделка пережила не один год, с тех пор как маленькие детские пальчики в четыре руки нанизывали бусины на холщёвую нить.

– Очень красиво, - кивает Габи рассматривая её ближе и уже почти вешает её обратно, когда Амелия протягивает к ней руку, не справляясь с потребностью снова перебрать все бусины в пальцах, стирая с них прикосновения

– Давай я, - пальцы путаются в кольцах бус, когда случается страшное.

Нитка лопается, когда Габи передаёт бусы Амелии, не успев выпутать из них пальцы, отнимает руку. Треск почти неслышен за звонкой россыпью скатывающегося с неё бисера и бусин, но невозможно не услышать то, как падает сердце Амелии куда-то к ногами.

В пальцах дрожит пустая нить, и она смотрит на неё удивлённо несколько секунд прежде, чем соображает что произошло, и опускается на колени, принимаясь собирать мелкие, тускло поблескивающие стекляшки по полу. Габи, бормочет "О, Боже, извини, прости, мне очень жаль" на повторе в разном порядке и тоже опускается на колени, помогая.

Голос предательски дрожит, но, кузина, кажется, этого не замечает, когда Амелия успокаивает её:

– Ничего, их собирали больше десяти лет назад, за это время и самая прочная нить давным-давно бы истлела.

– Десять лет?
– Габи изумляется, не замечая фальши в её голосе.
– Невероятный срок. И ты их носишь?

– Временами носила, - уклончиво отвечает Амелия, стараясь изо всех сил удержаться от рвущегося наружу крика.
– Они были дороги мне как память о человеке, с которым мы их собирали.

В воспоминания рвётся запах сирени из широко распахнутого окна, тепло пригревающего солнца, и неуверенный взгляд тёмно-зелёных глаз.

'Ты больше не обижаешься на меня?'

'Нет.'