Очерк о родном крае

Дождь стучал по кепкам и платкам, мочил волосы.

Марек чувствовал, как вместе с толпой растекаются по городу густая, наэлектризованная атмосфера, глухой рокот осевших слов, похожий на далекий гром, обещание скорых перемен. Это вошло него и застряло в груди, как пуля в теле.

Боль и тоска по брату пронзили его, и где-то внутри, пока никем не слышимая, в Мареке завибрировала струна, незримо вплетаясь в общую канву идущих с площади людей, в бряканье капель, в шелест ног, в кашель и обрубки фраз.

Господи!

Его закрутило. Марек пошел куда-то вместе со всеми, пока не оказался один в переулке, потом повернул и шел обратно, попадая все время не туда, куда ему было надо, в какие-то облезлые тупики и дворы, полные битого кирпича и мусора и с бельем, болтающимся на провисшей веревке.

Андрея убили. Убили. Вторая городская. А ноги не идут.

– Марек!

Кто-то поймал его за рукав пиджака.

– Что вы здесь делаете?

– А где я?
– спросил Марек, подняв голову, и увидел Свиблова.

Свиблов держал над головой портфель, и дождь звонко лупил в рыжую потрескавшуюся кожу.

– Вы сейчас на Малышева.

– Митинг кончился?

– Да.

– Без эксцессов?

– К счастью.

Свиблов потянул Марека под козырек подъезда.

– Мне нужно во вторую городскую. Там Андрей в морге, - сказал Марек.

– Я знаю. Только необходимо разрешение. Так не выдадут.

– Я договорился.

– Вы не здешний. Нужен местный паспорт.

– Я - родственник.

– Так, ладно.

Свиблов отряхнул капли с портфеля и открыл скрипучую подъездную дверь.

– Марек, ждите меня здесь, - сказал он.
– Я минут через пять спущусь. Пойдем вместе. Дождетесь?

Марек кивнул.

– Если вы не долго.

– Пять минут, - сказал Свиблов и нырнул в подъездную тьму.

Марек постоял, потом вышел под дождь и сел на мокрую скамейку. Сумку с драгоценным ноутом спрятал под ноги. Пок. Тюк. Ручеек за шиворот. Казалось, холод и капли вымывают из него ужас последних суток, осевший жгучей накипью в душе. Накипь шипела, она пыталась продраться горлом наружу, она рычала и рыдала, ядовито сочилась из уголков глаз. Марек давил ее пальцами, мешая с дождевой влагой.

Его мир, его большой мир безмолвно стоял рядом, плыл над головой, плакал с ним вместе, теснясь домами и заборами, охватывая и оберегая.

– Марек.

Свиблов вышел из дома. Он успел переодеться. В руке его появился большой черный зонт. Марек поднялся, потянул за собой сумку.

– Я готов.

– Вы весь вымокли, - сказал, глядя на него, Свиблов.

– Это не страшно.

Они направились в прореху между рядами домов, и Марек упрямо сторонился раскинувшегося зонта, предпочитая, чтобы дождь долбил ему по черепу.

– Что вы делаете?
– спросил его Свиблов.

– Схожу с ума, - сказал Марек.
– Только здесь я могу качественно сойти с ума.

– Глупости!

Свиблов притянул его под зонт. Он был проще обходительного Соломина. Сухощавое лицо прорезали жесткие морщины. В невысокой фигуре, в движениях, в мимике чувствовалась спокойная, продуманная организованность.

– Рифмы пропали, - пожаловался ему Марек.

Он не хотел жаловаться, но оказалось, что иначе нечем заполнить пустоту, саму по себе возникающую в нем на фоне постукивающих о капрон капель.

– Что?
– спросил Свиблов.

– Раньше у меня все в голове раскладывалось на рифмы, - сказал Марек и поддернул сумку.

– Что видел, то и пел. Про себя, конечно. Иногда неплохо получалось. Некоторые стихи даже брали в журналы. Приходилось, правда, переводить на немецкий. А сейчас совершенно ничего не связывается. Вернее, нет даже желания.

– Стихи на немецком - это кошмар, - сказал Свиблов.

Они свернули. Неровный асфальт пестрел лужами.

– Нет, там простые правила, - сказал Марек.
– Но дело в другом. Это же была часть меня. И я как бы утратил ее что ли.

– Не переживайте, - сказал Свиблов.
– Поверьте мне, такие вещи возвращаются. Обычно им нужен лишь психологический толчок.

– Вы - психолог?

Свиблов качнул головой.

– Нет, но опыт позволяет мне делать такие выводы.

Они зашагали мимо решетчатой ограды, за которой прятался яркий домик то ли одного из демократических институтов, то ли какой-то церковной миссии, о чем возвещала маленькая пристройка с крестом на куполе.

Марек вдруг понял, что на пути им еще не попалось ни одного патруля.

– Погодите, - сказал он, остановившись.

– Что?
– повернулся Свиблов.

– 'Каски'.

Свиблов сухо улыбнулся.

– А их пока и не будет. Сейчас они заперлись на базах и стерегут сами себя. Чтобы чего не вышло. Но через день или два осмелеют.

– Это из-за Андрея?

– Да.

– Я видел их на Южной.

– Думаю, там тоже никого уже нет.

– А как мы повезем Андрея?

– Дима обещал помочь с транспортом.

– Это хорошо, - сказал Марек.

К больнице вела тропка через сквер, основательно прореженный от деревьев. Белели и желтели пеньки. Серо-голубой корпус больницы то скрывался за остатками лип и вязов, то показывался в прореху - низенький и замшелый, даже, кажется, скособоченный. Ржаво и мокро поблескивала крыша.

Переходя по дощатому мостику Марек, подскользнувшись, едва не грянул в канаву, полную листьев, веток и коробок из-под гуманитарных наборов.

Перил не было.

– Что критично плохо в системе, которую приняли Штаты и Евросоюз?
– спросил Свиблов, поймав его в последний момент.
– Она направлена на деградацию человека. На его животные начала. Главное - не перенапрячь мозг. Вы же заметили, наверное, по фильмам, что человека с интеллектом, с желанием познавать мир и заниматься самообразованием почти все время маргинализируют, превращают в неуравновешенное чудовище, мечтающее всех убить и поработить. То есть, если не получится второе, то - первое. Что ни ученый, то людоед, что ни компьютерный гений, то опасный псих, что ни умник, то аутист или социопат. Зато супергерои из комиксов гораздо ближе к народу - они непроходимо тупы и всем без разбора дерут задницы.

– Я не хочу об этом думать, - сказал Марек.

– Это просто длинный ответ на вопрос, не психолог ли я.
– Свиблов вздохнул.
– Впрочем, да, не время и не место.

Они добрели до корпуса и пошли в обход, мимо не распиленного вяза и веселой шеренги чурбаков. Больные смотрели на них из немытых окон. В огороженном закутке стоял осями на кирпичах бесколесный 'уазик' с облупившимся красным крестом на боку, похожий на почившее и медленно разлагающееся животное.

Свиблов щелкал зажигалкой.