Очерк о родном крае

Свиблов прижался лбом к стеклу.

– Это трудный вопрос. Я склоняюсь к предательству. Это, собственно, тоже эффект каши в голове. Когда мысли о богатстве сдерживает отсутствие частной собственности. Деньги, деньги, деньги.

– Света нет, - сказал Марек.
– Андрея нет.

– Я и говорю, - сказал Свиблов, - не готовы мы. Дима в бой рвется. А куда? Ну, две, ну, три провокации. Десяток трупов. Вы думаете, они не возьмут заложников? Думаете, у них дрогнет рука разбомбить один или два квартала? Думаете, им не наплевать на женщин и детей?

– Не знаю.

– Я знаю! Наплевать! Пока еще НАТО соблюдает в республике некие условности, но дай им повод, и они утопят область в крови. Поэтому наше выступление должно быть гарантированно успешным. А это подготовка и терпение, понимаете? Как бы ни было больно, как бы не хотелось, поддавшись эмоциям, отомстить.

– Что вы хотите от меня?
– спросил Марек.

– От вас?
– Свиблов остро посмотрел на него.
– А вы с нами, Марек?

– С кем?

– С городом, областью, с ее жителями.

– Вы говорите за всех?

Свиблов усмехнулся.

– Я понимаю, о чем вы. Думаете, что нам стоит провести референдум или какие-то еще демократические процедуры, чтобы выявить, придерживается ли большинство населения таких же взглядов?

– Нет, - сказал Марек, так же прямо посмотрев на Свиблова, - я хочу понять, что будет дальше.

– В смысле?

– Допустим, вам удалось выбить миротворцев из города. Что потом? Я уверен, что военное командование коалиции не отдаст территорию просто так. Соответственно, надо ждать бомбардировок, атак дронов, перекрытия путей снабжения.

– Неплохо разбираетесь, - сказал Свиблов.

Марек отступил от окна.

– Года три-четыре назад присутствовал на специализированном брифинге по разрешению Калининградского конфликта. Город взяли измором. Население не выдержало постоянного давления.

– Это не так, - сказал Свиблов.
– Вы, видимо, не все знаете.

– Возможно.

– Город был готов держаться. Но его борьба оказалась никому не нужна. Питер отказал в помощи. У Москвы не было возможности провести даже гуманитарную операцию. Поэтому и было решено прекратить сопротивление.

– Там были открыты два фильтрационных лагеря, - сказал Марек.
– Для моряков Балтийского флота и их семей. И всех неблагонадежных.

Свиблов вздохнул.

– Я знаю. И знаю, что там творилось.

– А что будет здесь?

– Я надеюсь... надеюсь, что все будет по-другому. Если все получится сделать быстро, НАТО просто не успеет отреагировать.

– На что?
– спросил Марек.

– На то, что Москва возьмет нас к себе.

– Москва?

– Сейчас, насколько мне известно, скрытно, под Новомосковском идет накопление групп прорыва.

– Это же война!

– С кем?

– С республикой!

– Марек, это фальшивое государственное образование, и вы это знаете. Специально оторванная территория.

– Просто...

– Что, претит такой подход? А НАТО и миротворцы североатлантического альянса не претят?

– Я просто боюсь цены, которую придется заплатить, - сказал Марек.

– Вы видите, как иначе убрать их с нашей земли?
– спросил Свиблов.

– Переговоры.

Свиблов рассмеялся.

– По поводу Вязьмы, знаете, сколько переговоры идут? Уже лет пять. Эти сволочи между раундами примирения расколотили всю Вязьму в щепки. Прикрываясь, конечно же, гуманизмом и общечеловеческими ценностями. Около тридцати тысяч погибших среди мирного населения. Мирного! Год назад у нас тут вяземская семья осела, понарассказывали про карательные рейды выступающих за переговоры европейцев.

– Вы уже как Дима.

Свиблов пожал плечами на упрек.

– Я всегда был как Дима. Я, в противовес Николаю Эрнестовичу, сторонник решительных действий. Только вовремя. В оптимальный момент. Вы вообще стрелять умеете?

Марек кивнул.

– На втором курсе, на военной кафедре вывозили. В Кельне в тире был, кажется, три раза. Стрелял из 'глока'.

– Смерти боитесь?

– Как все. Смерти все боятся.

– Да нет, боли люди боятся, а смерть, она ведь в любом случае неизбежна. И важно еще, как умереть.

– Вы вербуете меня в боевую группу?
– напрямую спросил Марек.

Свиблов потер глаза.

– Вы против?

– Я...
– Марек некоторое время мучительно подбирал слова. Это было не просто. Как с рифмами. Они все куда-то разбежались.
– Поймите, я здесь всего неделю, чуть больше... И вдруг - такое. Я не хочу.... Я хочу, чтобы убийцы Андрея получили по заслугам. Я чувствую, что это мой мир, и я готов отстаивать его и бороться за его будущее...

– Только вам сложно выступать против той стороны, на которой вы только что были, - закончил за Марека Свиблов.

– Нет, - сказал Марек, - мне надо понять, как выдержать это все. Как принять это все. Как изменить это все.

Свиблов посмотрел странно.

– Вы же не Господь Бог.

– А что мне мешает?

Андрея похоронили на следующий день.

Марек не знал, кто договорился, но к полудню подогнали автобус похоронной конторы, тяжело пахнущие конторские вынесли гроб с телом брата и мягко погрузили в салон через переделанную заднюю дверь.

Мама, Дина, какие-то дальние родственники, мужики с речпорта и соседи по дому заняли сиденья. Оркестра не было.

Марек устроился у окна, какая-то женщина села рядом.

– Я учительница его, - представилась она.

Марек кивнул и продолжать разговор не стал. Автобус качнулся, утробно урча, развернулся во дворе и поехал незнакомым маршрутом, в совсем другую от привычного, перекрытого бетонными блоками выезда сторону. За ним в 'ладе' поехали конторские. От медленного движения так и клонило в сон.

Что дальше?
– думал Марек. Что дальше?

Если я останусь... Это надо подавать на гражданство, искать работу. Тут же задница с работой, возможно, придется какое-то время пожить на мамину пенсию. Хотя у меня там сколько? Тысяч пять накоплено. На год, на два точно хватит. Нет, работу я найду, разленился в Германии, пора это все нахрен - в режим 'форсажа'. Не будут нужны журналисты - пойду в грузчики, дворники, санитары, блин, учили же на курсах когда-то, не брезгливый, кровь, грязь, сопли - насмотрелся.

Это, конечно...

Марек скривился, стукнул по стеклу ногтем, будто отмечая точку в предыдущих размышлениях. Это все не то. Это будущее. А сейчас? Что делать сейчас? В этом сейчас существуют сержант и мальчишка-сопляк, выстрелившие в Андрея...

Пальцы сжались.

Нельзя им прощать. Такое нельзя прощать. Безнаказанность порождает еще большее зло. Не месть, не возмездие, а именно безнаказанность. Андрей не первый... И Дина не первая... Разве можно видеть в этих ублюдках людей? Во враге нет и не может быть ничего человеческого. Не должно быть.