Одного поля ягоды

У Гермионы отвисла челюсть:

— Я никогда не слышала настолько архаичного мнения о браке!

— Но все так думают, — сказал Нотт, в неверии моргая. — Что, Грейнджер, ты думала, что брак — это нежный союз любви и романтики?

— Ну, я бы очень хотела, чтобы это было так, — ответила Гермиона. — Ты хочешь сказать, что твои родители не любят друг друга?

— Я с уверенностью на это не рассчитываю, — сказал Нотт, выглядя невозмутимым, несмотря на то, какое направление принял их разговор. — Моя мать вышла замуж за моего отца, потому что её отец сказал ей. А отец женился на матери, потому что этого требовал от него долг. Он оттягивал как можно дольше, поэтому, когда он принёс свои обеты, ему было уже далеко за пятьдесят.

— А ты… — рискнула сказать Гермиона дрожащим голосом, — не рассчитываешь жениться на ком-то, кого ты любишь? Если ты женишься, ты будешь обязан сделать это из долга и больше ничего?

— Однажды я женюсь, — нетерпеливо сказал Нотт, — и это будет моим моральным обязательством. Я не понимаю, почему ты так расстраиваешься — я же не на тебе женюсь.

— Я не понимаю, почему ты не расстроен ещё больше, — заметил Том. — Ведь тебе придётся жениться на ком-то не особенно дорогом тебе и этот кто-то, скорее всего, также будет твоей кузиной.

— Поскольку я планирую ждать как можно дольше — а не прыгать с головой сразу после Хогвартса — у меня будут десятилетия, чтобы привыкнуть к этой идее, — сказал Нотт. — А выгода от удачных совпадений в поколениях заключается в перспективе получить роскошное наследство: хранилища золота и поместья с обеих сторон семьи. Богатым мужу и жене не придётся видеться или разговаривать друг с другом, если они того пожелают.

— Достойное использование жизни волшебника, — сказал Том. — Но, разумеется, не мне судить о вкусах.

— Было бы дурным тоном судить о моих наклонностях, — согласился Нотт, — когда ты сам хочешь провести остаток жизни с Грейнджер.

Том провёл бoльшую часть своей жизни в компании Гермионы — в этом декабре будет десять лет, — и он не мог представить жизнь, в которой бы он её не знал. Где бы он был, кем бы он был без неё? Скорее всего, сидел бы на скрипучей кровати в Лондоне, считая часы до подачи настоятельницей ужина. Считая дни до возвращения в Хогвартс, в нетерпении ожидая чая с Дамблдором и ужина со Слагхорном — это было лишь естественным, что стандарты человека просядут, когда ему подают овсянку на два приёма пищи из трёх, а его собеседники ограничены пьяной настоятельницей и горсткой прыщавых, едва ли образованных сирот.

(На мимолётные полсекунды Том подумал, где была бы Гермиона без него. В её доме в Лондоне, скорее всего. Или эвакуированная в сельскую местность. Миссис Грейнджер упоминала, что хотела вывезти Гермиону в Нортхемптоншир, когда немецкие налёты были самыми яростными. Или даже, Том почувствовал отвращение, лишь размышляя над этим, в компании кроткого магловского ухажёра, хлюпика, тенью современного джентльмена, который называл бы её «Миона» и верил бы во всю её маленькую ложь о «волшебных» навыках работы по дому, позволяющих ей растягивать одну буханку хлеба на неделю. От этого у Тома свело желудок. Он едва ли мог поверить, что когда-то, какие-то полгода назад, его никак не волновало позволить Гермионе завести магловского мужа, до тех пор пока она сможет играть роль его Контраста. Теперь, после решения, что она будет его Помощником, эта мысль была… немыслимой).

— Мне очень нравится общество Гермионы, — сказал Том. — И раз ты здесь, в её присутствии, мне кажется, ты легко можешь отмахнуться от своих возражений. Я не припомню, чтобы ты когда-нибудь был так терпим, скажем, к Вальбурге Блэк. Разве она не является именно той ведьмой, которая лучше всего справится с твоими супружескими обязанностями?

Вальбурга Блэк была девушкой на год старше их, и она была той, кто делал Тома благодарным, что и он, и Гермиона были единственными детьми. Вальбурга, второй ребёнок из трёх, своим примером воплотила в жизнь все досадные истины о средних детях в своих попытках выделить себя из стаи своих родных и двоюродных братьев и сестёр, соперничающих за расположение профессора Слагхорна и особое отношение. Проблема была в том, что Вальбурге не хватало уверенности и приветливости Альфарда (Альфард был самым старшим из всех кузенов Блэков в Хогвартсе. Он выпустился год или два назад и занял традиционное «сачковое место» в Отделе игр и спорта Министерства). У Вальбурги также не было никакой бесхитростной скромности Сигнуса. Сигнус Блэк был малышом в семье, он учился на третьем курсе и нравился многим в дуэльном клубе, потому что никогда не притворялся, что более обучен или талантлив, чем на самом деле был, лишь основываясь на фамилии.

Именно поэтому большинство членов Слизерина, а не только отшельники без друзей вроде Нотта, вежливо сторонились присутствия Вальбурги Блэк, если только у них не было другого выбора. По крайней мере, Нотт, который не особенно кому и нравился в Слизерине, знал, что он был несимпатичен. Когда он плохо себя вёл, он делал это нарочно. Он играл на полном осознании своего поведения и как его будут воспринимать остальные. Не так-то просто было иметь дело с человеком, чьё поведение проистекало из отсутствия самосознания. Том мог терпеть злобу, но невежество — совсем другое дело.

— Вальбурга Блэк не моя обязанность, — сказал Нотт. — Её уже сосватали.

— Что! — вскрикнула Гермиона. — Кто-то хочет жениться на Вальбурге? Я удивлена, я даже никогда не слышала, чтобы она хвасталась этим в туалетах для девочек. Я всегда думала, что она проводит половину своего времени между уроками за обсуждением себя — или других людей.

— Там нечем хвастаться, — сказал Нотт. — Её пара — Орион Блэк.

— Разве они не кузены? — потрясённо произнесла Гермиона. — Я знаю, что чистокровные волшебники в родстве между собой, но это заходит немного слишком далеко, нет?

— Не волнуйся, — сказал Нотт, не обращая внимания на темнеющий цвет щёк Гермионы. Она сдерживала себя, чтобы не употребить единственный термин, который ей явно хотелось сказать: «кровосмешение». — Они всего лишь троюродные.

— Ну, раз троюродные, то всё в порядке, — сказал Том, который начал уставать от этого разговора. Он считал свои будущие планы значительными и важными, а всё, что говорили люди о своих, было просто… сплетнями. Соответственно, не заслуживающим его времени. — Если нам больше нечего обсуждать на тему кровосмешения, можем ли мы перейти к тому, ради чего сюда пришли? — он повернулся к Нотту. — Ты сказал, что хотел нам что-то показать.

— Ты убедился, что дверь заперта? — спросил Нотт. От нетерпеливого жеста Тома Нотт вздохнул, затем медленно потянулся к застёжке своей сумки, тратя слишком много времени на расстёгивание ремня, что Том вздохнул, вытащил свою палочку и начал намётывать поворот и спираль Жалящего сглаза.

Его план был прерван прыжком Гермионы перед ним, до того, как он мог наложить заклинание, она ахнула:

— О, я никогда не видела его раньше! Он настоящий..?

Из своей сумки Нотт достал что-то, напоминающее сложенный плед, который выглядел несильно отличающимся от тех, что горничные клали в ноги кровати Тома, когда он приезжал на Рождество, чтобы пальцы его ног оставались тёплыми холодными зимними ночами. Он не был ему нужен, потому что он уже мог наложить одно-два заклинания, а в начале января Гермиона очень кстати предоставила второй источник тепла, когда оставалась послушать радиоприёмник по вечерам.

Плед Нотта, однако, имел необычный вид: насыщенные золотые нити, пробивающиеся сквозь поле коричневого и ржаво-красного цветов, причудливо переплетались в мавританский узор из мозаичных звёзд вокруг центрального мотива в виде стрелы. После того как Гермиона развернула его и начала водить руками по ткани, любуясь ею к явному удовлетворению Нотта, Том увидел, что его размеры не превышают двух футов в ширину и четырёх футов в длину{?}[Итого ~0,6 х 1,2м]. Меньше, чем плед в его спальне, который был толще и состоял из стёганой шерстяной подкладки внутри вышитого покрывала.