Отрада

— Я не... — Отрада тоже хотела с ним заговорить, но оборвала себя на полуслове, когда он резко качнул головой.

Храбр посмотрел на нее, и глаза у него были дикими.

Сердце у нее ушло в пятки. Уразумела, что своими руками все погубила. К горлу подступила тошнота. Она приложила раскрытую ладонь к животу, словно это могло уменьшить звенящую боль. Все внутренности закручивались там в тугой комок.

Ни с кем не простившись, кузнец широким шагом вышел из горницы в сени, и через мгновение они услышали, как гулко хлопнула дверь. Не помня себя, Отрада бросилась следом.

— Храбр! Обожди, ну, обожди же ты! Я... я не чаяла! — кричала она ему в спину, пока, подобрав подол поневы, бежала за ним по тропинке.

Она бы ни за что не догнала бы его, но, дойдя до опушки, он остановился. Ярость клокотала в нем, кипела и искрила почище жаркого огня в кузне, но позволить девке ломиться по кустам через лес он не мог. Как бы ни велика была его злость. Как бы сильно ему ни хотелось стиснуть ее плечи и хорошенько встряхнуть.

— Ступай в избу, — сказал Храбр, даже на нее не глядя.

Повернувшись к ней лицом, смотрел он чуть повыше ее головы, на небо, полное россыпи звезд.

Отрада стояла перед ним – такая сжавшаяся, такая виноватая, такая заплаканная, что сил сдерживаться уже почти не осталось.

— Храбр, позволь... я скажу... я не... я не мыслила утаивать... — она подняла взгляд, и болотная зелень ее глаз пронзила его от груди до хребта. Полоснула не хуже кинжала. Боль была такая же, как от пореза: жгучая, резкая. Пришлось хватануть ртом воздуха и до скрежета стиснуть челюсть.

— Я места себе не находил, — сказал Храбр глухо.

Подбирать слова было мучительно, и в том, как он проговаривал их, как медленно выталкивал из себя, пробивалась огромная внутренняя боль.

— Себя винил. Не уследил, не уберег, не защитил. Отца потерял. Брата – едва не потерял. Я-то, вестимо, виноват, — он тяжело выдохнул и полоснул по Отраде непримиримым, горьким взглядом. — Но и ты не лучше.

— Я не чаяла, — прорыдала она, обхватив себя за плечи руками и сгорбившись. Тугой комок из страха и чувства вины царапался изнутри, скребся где-то под ребрами. — Я страшилась... страшилась, что ты худое с ним сотворишь... с вуем Избором...

— Неужто жалко? — задохнулся он от изумления.

— Тебя! — выкрикнула Отрада. — За тебя я страшилась, потому что люб ты мне!

Сказала и замерла, испуганно моргая широко открытыми глазами. Храбр переменился в лице, потому что прозвучавшее признание огорошило его сильнее, чем ее саму. Теперь его черед был шагать к ней.

Но Отрада, встрепенувшись словно дикий, пугливый зайчонок, развернулась, хлестнув его по лицу длинной косищей, и рванула обратно к избе. Только и мелькнула в темноте светлая рубаха.

Храбр бестолково сжал в кулаке пустоту на месте, где секундой раньше рассекла воздух ее длинная, тугая коса, и поглядел в спину убежавшей девке. Пока он стоял, хлопая глазами, та была уже далеко. Скрипнула и хлопнула дверь в избу, и он остался на лесной опушке один.

Он сделал два шага вперед и резко остановился. Махнул рукой, развернулся в сторону леса и поспешил в избу к брату с сестрой. Как дошел – не помнил. Но всякого успел передумать в своей голове! И злился на Отраду, и жалел, и Твердяту мыслил выпороть, и тут же одергивал себя, мол, негоже с порога на мальчишку набрасываться, хоть спроси сперва, отчего тот молчал...

Одно хорошо было: его изба кузнеца, как и изба знахарки, стояла на отшибе. В общину он не заходил, чтобы до дома добраться. Иначе резвые ноги непременно привели бы его к Избору, и уж там бы он за себя не ручался.

Когда он с силой распахнул дверь в горницу, ударив ею по срубу, Твердята едва с лавки на пол не рухнул. Милонега испуганно вскрикнула и выронила веретено.

Выглядел их старший брат так, что на погребальный костер краше клали. В расхристанной рубахе, с лихорадочно-горящим взглядом, чуть запыхавшийся от быстрой ходьбы, Храбр замер в дверях, всматриваясь в лицо Твердяты.

Мальчишка вскочил с лавки, прижался лопатками к бревенчатому срубу и поежился. Он давно страшился, что брат про все прознает.

— Отчего мне не сказал, кто тебя обидел? — Храбр толкнул дверь, и та с грохотом захлопнулась.

Твердята облизал пересохшие губы и отвел взгляд.

Ему было стыдно.

— Ты бы ему мстить пошел... — он шмыгнул носом, изо всех сил стараясь не расплакаться. — А потом бы тебя сызнова к воеводе в крепость забрали...

— И где ты такое услыхал? — нахмурился Храбр.

— Все так говорят, — Твердята поковырял пальцами пол, по-прежнему не поднимая взгляда. — А бабушка Верея сказала, что надобно молчать, коли мы чаем, чтоб ты цел да невредим остался, — выпалил он единым духом.

— Кто вы-то? — как-то обреченно спросил Храбр, усевшись на край лавки.

Злость разом исчезла. Испарилась, словно круги на воде. Он чувствовал себя лишь бесконечно, бесконечно уставшим. А еще – совсем старым, словно седой дед, у которого уже родились внуки.

— Ну-у-у-у, — Твердята замялся и задумчиво пожевал губы.

Брат с вижу уже успокоился. Может, и не накажет. И страх, развязавший ему язык, постепенно отступил.

— А ну говори, пащенок! — рявкнул Храбр, хлопнув ладонью по лавке.

— Я и Отрадка, — поспешно выпалил Твердята, уразумев, что спокойствие то было лишь кажущимся.

— Какая она тебе «Отрадка»?! — брат недовольно прищурился. — Подружка что ли твоя?

— Нет-нет, — мальчишка поспешно замотал головой и сглотнул.

— Старше тебя на добрый десяток весен! Вот и зови, как положено, — уже чуть тише и спокойнее договорил Храбр.

Он резко встал и подошел к лавке подле печи, на которой стоял ушат с колодезной водой. Зачерпнув ее ковшом, он сделал пару жадных, долгих глотков, и несколько капель пролились на рубаху, прочертив на шее влажные дорожки.

— Так, — он вновь повернулся к притихшему в углу брату и мельком глянул на сестру, не проронившую ни звука. — Ты, маленькая, ступай-ка на полати спать. А ты, — строгий взгляд на Твердяту. — Сказывай все, как было.

И тот рассказал. Как остановился подле избы Отрады поглядеть, как ее вуй Избор лупил от злости землю и хулил Богов, и весь-весь двор был у него перекопан так, что и местечка нетронутого не осталось. Тогда-то его по голове он и зашиб.