Отрада

Еще рассказал, как Отрада сперва все порывалась рассказать Храбру правду, но бабушка Верея ее отговорила. Что множество раз слыхал он их беседы, и всегда, всегда девка порывалась сознаться в обмане, а знахарка и ей, и ему, Твердяте, повторяла лишь одно: Храбр осердится, замыслит недоброе. Еще убьет ненароком дядьку Избора, и тогда уже ему самому будет грозить смерть от руки воеводы...

Под конец Твердята уже всхлипывал. И вспоминать ему было страшно, и брата обманывать, и нынче признаваться в содеянном.

Храбр глядел на его склоненную, вихрастую голову, и было ему тошно.

— Ступай-ка ты спать, — велел он, немного помолчав. — Утром решу, что с тобой делать.

Когда брат, еще помявшись и потоптавшись на месте, залез на полати, кузнец вышел на крыльцо. Нестерпимо хотелось глотнуть свежего воздуха. Запрокинув голову, он поглядел на бесконечный, безоблачный небосвод.

Коли так судить, то правильно было бы Твердяту выдрать, чтобы еще пару седмиц на лавке не мог сидеть. И к Отраде позабыть дорогу.

Но Храбра глодали чувства, доселе ему неведомые.

Он сомневался.

И все припоминал ее отчаянный, громкий выкрик. Его слова, что он ей люб...

Ну, как ее, такую, виноватить?..

И разве ж не он виноват пуще всех? А следом – знахарка Верея, запутавшая и девку, и сопляка-братца, и всех их?..

Но, прежде всего, он сам.

Неспроста же за него все испужались. Все мыслили, что непременно учинит он что-то дурное с дядькой Избором.

И, Сварог тому свидетель, руки чесались. Крепко чесались. Сорваться с места, добежать до избы, выволочь мужичонку за шиворот на крыльцо, бросить на землю и вкровь измочалить о него тяжелые, железные кулаки. Искушение было велико. Столь велико, что Храбр с трудом себя сдерживал.

Ему лгали потому, что боялись, что именно так он и поступит. И это было единственным, что его останавливало.

А еще воспоминание о широко распахнутых, зеленых глазищах. И о косе, стегнувшей его по лицу.

Может, и за дело ему попало-то.

Надобно с ней завтра поговорить. И Твердяту расспросить поподробнее. Отчего Избор в землекопы заделался? Зачем землю разрыл? Что же там такого было, что не побоялся на мальчонку руку поднять, чтобы секрет свой сохранить?..

_________________________________________________________________________

41

Той ночью Храбр лежал без сна и гонял по кругу одни и те же мысли. После признания Отрады он смог увязать воедино то, что прежде было от него сокрыто.

Храбр вспоминал, как давным-давно к ним на двор забрел окровавленный мужчина, назвавшийся Бусом. На боку у него была рана, что остается после удара мечом. Он носил добротную, кожаную обувку и рубаху из тонко спряденного льна. Дорогая, искусная работа. Так одевались лишь в тереме у воеводы али у самого князя, ближники да дружинники. Простой люд надевал рубахи из грубого волокна.

С собой незваный гость принес мошну, над которой трясся больше жизни. Первым делом про нее спросил, как открыл глаза. Лежали в ней диковинные, страшные самоцветы. Храбр заглянул тогда в мешок и надолго прикипел глазами к камушкам, переливавшимся даже в тусклом свете лучины в избе.

Он глядел да глядел на них и не мог никак отвернуться, покуда не окликнул его отец. А еще слышал в голове жуткий, незнакомый шепот на чужом языке. Он не мог разобрать слов, но чуял нутром, что те слова были недобрыми. Они словно искушали его, пытались оплести душу черными, гнилыми веревками, и когда позже он рассказал о том отцу, то впервые увидел испуг в глазах бесстрашного Славуты.

Отец взял с него клятву, что никогда и никому он не обмолвится о том, что нашли они у незваного гостя, и Храбр слово свое сдержал.

Еще обмолвился тогда отец, что это великая богиня Мара насмехалась над слабыми людьми и насылала злой шепот, чтобы свести с ума и забрать в свое темное, проклятое царство.

Об этом Храбр позабыл, но вспомнил нынче, когда принялся раскручивать клубившиеся в голове мысли.

А потом пришел к ним в избу дядька Избор, и вел себя так чудно, так странно. И тоже услыхал тот жуткий шепот. И выспрашивать начал, и уходить поначалу не хотел. Храбр испужался даже – до того переменился тот в лице, когда наткнулся случайным взглядом на мошну, которую они задвинули под лавку. Отец его едва выпроводил подобру-поздорову из избы, и долго потом еще стоял на крыльце, глядел ему вслед.

Мошну ту они спрятали в плотный, холщовый мешок и прикопали на заднем дворе: подальше от чужих, любопытных глаз. Раненый мужчина поправлялся медленно и неохотно рассказывал о себе. Славута воспретил его расспрашивать, а потом и вовсе отселил в отдельную клеть, и еду ему туда носил, и повязки ему сам менял, и беседы с ним вел. Однажды даже выпорол Храбра, крутившегося подле дверей – уж шибко хотелось тому узнать, о чем батюшка с чудным гостем беседы вел.

После наказания любопытство как отрезало, и Храбр стал ту клеть обходить дальней дорогой.

Мужчина поправился, и Славута дозволил ему остаться в общине, хоть и не все были довольны его решением. Странного чужака без роду, без племени не жаловали. В то, что на самом деле звали его Бусом, особо никто не верил. Но как-то смирились, стали жить. Все почти позабылось, улеглось, пока не задумал тот жениться. Да на ком – сестре Избора. Из зажиточного, славного рода.

Вестимо, отец ее добро на такое сватовство не дал. Сказал, что за голодранца свою дочку не выдаст. Та и сбежала, чем навлекла на себя отцовское проклятье.

Пошумели-пошумели да и забыли. Пуще прежнего стали коситься на Буса с его «самокруткой», но и только. Много весен спустя родилась у них дочь. А потом умер ее отец, следом вскоре слегла и мать.

И оставшийся, единственный вуй удумал позаботиться о сироте. Прибрать к рукам избу да все родительское наследство.

Вестимо, те самые камушки.

Их-то и искал Избор во дворе избы, выстроенной Бусом. Ради них он избороздил землю.

Храбр едва не взвыл. И как сразу не уразумел! Все-то он ведал, все-то он видел: пусть и мальцом был, но день тот крепко-накрепко в памяти отложился.

И еще тогда, когда ездил в городище воеводе меч отдать, должен был все воедино сложить! Услыхал, что помер бедовый княжич Ратмир, любитель злата-серебра, падкий на самоцветы да диковинки. Тот, который много весен назад зашиб боярскую дочь ради какой-то безделушки.

Как же сказал тогда отцовский друг?

«Все из-за диковинных самоцветов».

И появился в их общине израненный мужчина в добротной, богатой одежде. С мошной, полной самоцветов, при взгляде на которые лишался человек и разума, и воли.