Отрада

Храбр по-прежнему молчал и внимательно следил за ней, и в его взгляде теплыми искрами вспыхивало веселье.

Отрада зачем-то поднялась с земли, словно намеревалась уйти, и отряхнула руки от хлебных крошек. Коса, соскользнувшая с плеча, мешала ей, билась кончиком о колени.

— Потрапезничай со мной, — впервые заговорил с ней кузнец, и по его губам скользнула улыбка.

Она кивнула и опустилась обратно на примятую траву, расправляя по ногам широкий подол поневы. Храбр сидел напротив нее, возвышаясь, подобно скале. От него веяло мощью и спокойствием, и впервые за два дня Отрада почувствовала, как улеглась тревога на сердце. Видение его окровавленного лица было забыто.

Некоторое время они провели в тишине: только и слышалось пение птиц в лесу и плеск опускаемых в щи ложек. Отрада искоса посматривала на кузнеца, который щурился, словно объевшийся сметаны кот, и изо всех сил пыталась не расплываться в довольной улыбке.

— Вкусно? — спросила, не утерпев, и Храбр поднял на нее взгляд.

Он молчал некоторое время, а потом выдохнул хрипловатым после долгого молчания шепотом, из-за которого у Отрады все внутри несколько раз перевернулось и сжалось в горячий комок.

— Вкусно...

Довольно усмехнувшись, Храбр снова взялся за ложку, но почти тотчас ее отложил. Выражение его лица круто изменилось. Он больше не улыбался и не смотрел на Отраду теплым, ласкающим взглядом. Ничего не уразумев, она испуганно встрепенулась: неужто в щи что-то попало ему?..

Но вскоре услыхала и сама. По лесу кто-то шел – хрустели под ногами ветки, шелестела приминаемая трава.

Она подхватилась на ноги, дрожащими руками принялась закутывать горшок, взволнованная и испуганная, словно застали ее за дурным делом.

— Чего же ты? — несмотря на хмуро сведенные брови, Храбр заговорил с ней ласково. — Садись, не надобно никуда торопиться.

— Но...

— Ничего дурного тут нет, — твердо сказал он, и Отрада робко кивнула.

Она едва опустилась на прежнее место, когда снова пришлось вскакивать на ноги, ведь на опушке леса показался староста Зорян.

Худшего гостя и представить было нельзя.

Нехотя Храбр тоже встал. Распрямив широкие плечи, он шагнул вперед, закрыв Отраду собой, и она спряталась за его спиной. К глазам отчего-то подступили слезы: давно ведь она ни за кем не хоронилась...

Староста недовольно крякнул, заметив девку. Хотел он потолковать с кузнецом с глазу на глаз. С ухмылкой он проследил, как та юркнула за спину строптивцу. И подумал, что, может, не так уж худо, что повстречал тут ее. С кузнецом-то он всегда словом обмолвиться успеет...

— Здрав будь, Зорян Нежданович, — скрипнув зубами, пророкотал Храбр, когда староста подошел к ним вплотную.

Пришлось ему, как и всякий раз, переломить себя да заговорить с ним первым. Как и полагалось младшему.

— А ты тут что позабыла? — староста повернулся к Отраде. — У кузни отираешься, а на поле вместе со всеми не вышла! Верея сказывала, дел у тебя не счесть, ей подсоблять должна, а сама по общине шляешься да хвостом вертишь.

Когда Зорян Нежданович заговорил, Храбр вскинул голову, впиваясь в него тяжелым взглядом. Его глаза вспыхнули гневом, и на скулах мгновенно находили желваки.

— Отрада Бусовна мне снеди принесла, — сказал он тихо, пытаясь побороть разгоравшийся внутри пожар. — Какое у тебя ко мне дело?

— Это ты обожди, — но староста закусил удила и отступать не собирался. — С тобой после поговорим. Сперва хочу с этой бесстыжей вертихвосткой потолковать.

Храбр с такой силой сжал деревянную ложку, которую все еще держал в руке, что казалось, та вот-вот разлетится мелкими щепками. Он слушал Зоряна Неждановича и все больше мрачнел, сдвигая на переносице брови и стискивая кулаки. Он не пошевелил ни единым мускулом, но Отрада видела его напряженную спину и плечи, сведенные едва ли не в судороге.

Сызнова ей захотелось провалиться под землю. Лучше бы осталась в избе. Тогда бы ничего не случилось.

Но Храбр мыслил иначе.

— Мыслишь, коли староста, то дозволено тебе всякого в общине хаять? Девку бессловесную, сироту без родителей? Мыслишь, вступиться за нее некому будет? — он неприятно усмехнулся, обнажив зубы.

— За нее токмо я вступаться смею! Никого у нее нет, живет в избе у знахарки из милости, от дядьки своего отреклась! — у старосты дернулся кадык и багряной яростью налились глаза. Когда он замолчал, губы шевельнулись, выплевывая проклятье.

— Так ты у девки избу и отобрал! Дружку своему, Избору, подсобил. Мыслишь, не ведаю я? — прогремел Храбр громовым голосом.

— Не зарывайся! — Зорян вскинул руку столь резко, что Отрада ойкнула против воли и моментально закрыла ладонями рот. — Не тебе мне грозить!

— И не тебе! — кузнец скрестил руки на груди. Он замолчал на мгновение, переводя дух. — Меня ни воля воеводы не остановит, ни казнь. Голову тебе снесу.

— Твой отец уже снес! — выплюнул Зорян, и Храбру почудилось, что перед взором появилась белая пелена.

Он уже не ведал своего тела, когда двинулся на старосту, выбрасывая вперед левую руку и хватая того за воротник рубахи. Кажется, он тихо зарычал.

Очнулся он от крика. Отрада произносила его имя, повиснув на правой руке и не позволяя ему ударить Зоряна. Кузнец посмотрел на нее и перевел немигающий взгляд на старосту, в глазах которого плескалось злорадство.

— Девка-дура, — выплюнул тот презрительно, когда Храбр отпустил его рубаху, и ушел прочь.

Кузнец выдохнул, остывая, и закрыл глаза. Отрада все еще стискивала в судорожно сжатых пальцах рукав его темной рубахи. Ее зубы громко клацали от пережитого страха.

39.

В середине жатвы, в самую горячую пору, небо затянули серые, грозовые облака, а землю – залили дожди. Хуже и помыслить ничего было нельзя для общины и для урожая: коли намокнут да сгниют посевы, ждет их все лютая, голодная зима. Неурожая боялись пуще всего, ни одна напасть не косила так людей, как голод.

Три дня глядел на грязь под ногами староста Зорян Нежданович, щипал седую бороду, поджимал губы, а после повелел отобрать молодого, крепкого бычка, чтобы принести Велесу жертву.