Отрада

Вздернув подбородок, она не шевелилась, переводя лихорадочный взгляд с лица Храбра на ленту в его протянутой руке. Ту тоже трепал ветер.

Невольно кузнец залюбовался и с трудом подавил улыбку. Слишком уж напряженной казалась Отрада. Тонкая, как березка; натянутая, как тетива тугого лука; бледная, как молоко. На бескровном лице ярко горели лишь ее зеленые глаза. Храбр смотрел в них и видел все, что было у нее на сердце. Все, что она никогда не скажет вслух. Вихрь сильнейших чувств обуял ее, но она молчала, лишь прикусывала изнутри щеку, чтобы не рухнуть на землю.

— Здравствуй, Отрада, — заговорил Храбр первым.

Отчего-то так у них повелось, что разговор с ней начинал он, хотя положено было ей. Он уже даже не серчал.

— И тебе поздорову, Храбр, — деревянными губами кое-как выговорила Отрада, приложив немалое усилие.

От напряжения у нее свело шею, и начали дрожать руки. Пришлось впиться ладонями в подол поневы, чтобы скрыть свое волнение от зоркого взора кузнеца. Всеми силами она противилась, но постоянно возвращалась взглядом к ленте в его руках. Она буквально прикипела ей и даже на лицо его не смотрела.

Она хотела что-то сказать, но горло сковал страх. О, она многое хотела бы ему сказать. Но страх был сильнее. Он ледяными побегами разросся внутри нее, стоило ей завидеть Храбра, и она, бойкая и разговорчивая, лишилась дара речи. Лишь стояла и беспокойно теребила лунницу поверх рубахи – старый батюшкин подарок.

— Матери моей лента, — кузнец шагнул вперед, и расстояние между ними сократилось. — Для твоей косы.

— Н-н-нашто? — она разлепила сухие губы и скорее прокаркала, нежели произнесла свой вопрос.

— Пошто ты меня боишься? — в свой черед спросил Храбр, изогнув густые брови. — Я сам к тебе пришел.

— Я не... я не... — она мотнула головой и облизала губы. — Я не боюсь! — выговорила с трудом, и получилось совсем не так отважно, как рисовалось в голове.

— Вот как, — усмехнулся кузнец, и Отрада досадливо нахмурился.

На крошечное мгновение страх и впрямь пропал.

— Я же обманула тебя, — она собралась с силами и заговорила вновь. — А ты ленту принес...

— Принес, — кивнул Храбр. — Ведаешь, почему?

Ее глаза расширились, рот чуть округлился, но Отрада упрямо мотнула головой, потому что до конца все равно не верила.

— А ты поди сюда. Покажу, — кузнец усмехнулся добродушно, а она послушалась.

Словно завороженная, сделала небольшой шажок и еще один, пока не приблизилась к нему почти вплотную. И тогда Храбр взял ее за руку и приложил раскрытую ладонь поверх рубахи на своей груди, в место, где гулко и сильно билось его сердце. Отрада вздрогнула невольно, но он лишь потянул сильнее, заставил вжаться кожей в чуть шероховатое полотнище.

Она чувствовала учащенные толчки, и этот стук стоял у нее в ушах, оглушая. Храбр держал ее крепко, не отпуская, сперва за запястье, а после, когда убедился, что никуда она не денется, накрыл ее ладошку своей и чуть надавил. Словно пичугу поймал.

Отрада подняла слезящиеся глаза и встретилась с ним взглядом. И задохнулась от тепла, которое ее окутало, стоило ему на нее посмотреть. Лицо сохраняло свое привычно-хмурое, серьезно-строгое выражение, но светло-серые глаза, похожие на пепел, рассказали ей все, о чем Храбр не говорил вслух.

Всхлипнув, она подалась вперед и прижалась к его груди щекой, и почувствовала, как он вздрогнул и, наконец, расслабился. Ушло сильнейшее напряжение, что сковало его тело, пока Отрада в нерешительности стояла напротив, и он не ведал, какую тропинку она изберет. Храбр выдохнул и бережно накрыл ладонями ее плечи. Помедлив, погладил по толстой косе на затылке. Припомнил, как давным-давно впервые помыслил о том, чтобы дотронуться до ее медвяных волос. По телу прошла волна сладкой истомы, но он отвлекся, когда почувствовал, что горячие слезы насквозь пропитала плотную рубаху.

— Ну, а теперь-то чего плачешь? — Храбр опустил голову и потянул на себя лицо Отрады.

Та улыбнулась сквозь слезы.

— От счастья, — отозвалась она, и он окончательно уразумел, что девок он никогда не поймет.

— Ленту-то возьмешь? Али мне еще за тобой побегать?

Отрада фыркнула и кивнула, прислонившись лбом к его плечу.

— Все же увидят, — сказала и расплылась в улыбке, почувствовав, как его ладони скользнули вниз по спине, огладили под рубахой выпирающие лопатки и тонкий стан.

— Пусть видят, — твердо отозвался Храбр. — Пусть видят, Отрадушка.

Следующие седмицы она прожила, словно в чудесном сне. Ее матушка, пока была жива, порой рассказывала, как ее отец, незнакомый и чуждый всем мужчина с чудным именем Бус, уговаривал Любаву пойти за него против воли отца. Привозил с каждой ярмарки подарки, таскал из леса сладкую ягоду и редкие орехи, ходил за нее всюду, словно привязанный. Избу даже для них отстроил.

Отрада слушала мать и тайком мечтала, чтобы когда-нибудь такое случилось и у нее.

И вот теперь она вплела в косу вторую ленту, и все в общине знали, что она просватана. И по узору и цвету ленты знали, за кого. Больше нее самой довольная ходила Стояна. Мысли о собственной правоте были начертаны у нее на лбу. Она ведь говорила, когда Отрада хлюпала носом, что все у них наладится. И поглядите-ка! Подруга уже просватана, вперед нее.

Счастья Отрады не омрачали ни косые взгляды, ни шепотки за спиной. Лишь порой она вздыхала, когда подружка пересказывала шепотом, что говорила про нее Услада у колодца. Да на поле, когда работали, чувствовала спиной ее жгучий взгляд. недовольство младшей сестры своего жениха она постичь не могла, как ни пыталась. Верея, выслушав ее однажды, велела не терзать понапрасну сердце. Избаловали в детстве девку, вот и выросла горделивая без меры.

Храбр сказал, что после первой осенней ярмарки привезет ей еще подарков, хотя она о них и не спрашивала. Обещал показать тонкую, заморскую нить, из которой можно было ткать невесомое полотнище, и цветастые ткани, которые у них в общине никто не умел красить. Еще обещал новые украшения, хотя уже подарил ей усерязи, и Отраде было довольно. Но не спорить же с ним да не отнекиваться, что не хотелось ей получить длинные, звонкие рясны.

Отрада летала, словно на крыльях, и даже тяжелая, трудная работа на поле не могла их обломать. Все у нее нынче горело в руках, все быстро ладилось. За седмицу вытеребили лен и выстлали им все поле, чтобы хорошенько просох. После вымолотили цепами и развеяли по ветру выбитые семена. Нынче же опустили в реку, чтобы хорошенько намок да размягчел. Как достанут из воды спустя несколько дней, начнут заново сушить и мять.