Отрада

Словно завороженная, Отрада смотрела, как мерно вздымается его грудь, слушала сиплое дыхание с хрипами и стонами.

Верея принялась вытаскивать из короба свои горшочки, травы и чистые тряпицы. Она положила несколько пучков в миску, ступкой смолола их в пыль и сказала.

— Как вода кипеть начнет, заваришь их. А ныне зачерпни кувшин, обмыть его надобно.

Отрада кивнула и пошла к печи, а знахарка повернулась к Храбру.

— Как же ты так, мальчик, — прошептала она, и старческое, морщинистое лицо сжалось в попытке сдержать слезы.

Вдвоем они смывали с мужчины засохшую до твердой корки кровь и грязь, выступившую на теле испарину. Храбр выглядел ужасно: Отраде казалось, на его теле действительно не осталось живого места. Там, где не было ран, были огромные, уродливые синяки — следы от падений на жесткую землю и ударов кабаньих клыков. От них же остались длинные, слабо кровоточащие ссадины — на животе, боках, груди.

Отрада не ведала, как у нее не разорвалось сердце, когда она все это увидала. Как она не рухнула замертво прямо подле того стола, на котором лежал Храбр. Как не бросилась ему на грудь да не залила слезами любимое лицо.

Верея подошла к кузнецу, примерилась вытащить скользкое от крови древко из раны в плече. Она потянула и почувствовала, как напряглись жилы, как с трудом тело отдало стрелу. Знахарка склонилась к плечу и принюхалась, лизнула полившуюся кровь.

— Яда нет, — пробормотала она вполголоса, а потом, уже громче, обратилась к Отраде. — Пойди позови Белояра. Пусть возьмет кинжалы.

Когда мужчина вошел в горницу, Верея уже успела разрезать старые повязки на животе Храбра, снять их вместе с запекшейся кровью.

— Прижигай, — велела она, указывая на раны.

Белояр поднял на нее неуверенный взгляд и шагнул вперед; раскаленные докрасна кинжалы дымились в его руках.

Храбр задохнулся от крика, когда металл коснулся его кожи. Боль опрокинула его навзничь, заставляя вжаться в стол и широко распахнуть глаза. Он задрожал, пытаясь совладать с собой.

Отраду затошнило от запаха паленого мяса, разлетевшегося по избе. Она боялась смотреть на мужчину, боялась увидеть, во что превратились его раны после прикосновения каленого железа.

Остаток ночи они со знахаркой поили Храбра травяным настоем, чтобы унять его боль, накладывали мазь на его тело, на каждый синяк и ссадину, плотно прижимали поверх повязки. Верея с помощью Белояра вправила вывихнутую руку, туго перевязав ее.

Отрада, засыпавшая на ходу, свалилась на лавку рядом со столом, едва они закончили. Ее ноги уже подкашивались от усталости. Улучив мгновение, когда никто не видел, она погладила его по руке и прижалась щекой к ладони. Его пальцы, дрогнув, чуть сжались, почувствовав ее тепло.

Едва закрыв глаза, она мгновенно провалилась в сон. Рядом с ней чутко и прерывисто спал и Храбр.

45

Храбр поправлялся медленно.

Минула седмица, другая, третья. На шумевших в лесу деревьях стали желтеть листья, утрачивая приятную глазу яркую зелень. Они иссохлись и порой срывались с веток, и ветер подхватывал их, унося далеко-далеко.

Заканчивалось лето, и осень вступала в свои права; становился прохладным утренний воздух, и по вечерам уже больше не хотелось гулять босиком по мокрой от росы траве. Остывала вода в реке, и все реже матери пускали детей порезвиться в ней, боясь навлечь гнев Водяного. Осень входила в избы остывшими стенами после холодной ночи, сырыми ступеньками крыльца, влажным бельем, не просыхавшим за холодную ночь.

Отрада разрывалась.

После того, как вымочили и высушили лен, пришла пора его мять, чтобы отделить стебли от костицы. Женщины собирались на гумне и работали сообща: пока одна наваливалась всем телом на рычаг, вторая бросала и протаскивала лен через два толстых бревна, к которым были прилажены железные зубчатые пластины. Так повторяли по нескольку раз, продёргивая и продёргивая жесткие стебли, пока костица не ломалась, и волокно не становилось мягким.

Община на время лишилась кузнеца, и коли пластины тупились, то и работа стопорилась. Так шибко, как хотелось бы Отраде, со всем управиться не выходило.

Как заканчивали мять лен, сразу же начинали трепать, пока не успел впитать влагу, чтобы не пришлось снова досушивать волокно. Смягчившиеся, податливые стебли ударяли о столбы али стены; а кто-то бил по ним легкой, лопатообразной дощечкой – трепалом. Ну, а коли плохо мяли, и волокно осталось жестким, то и бить по нему приходилось длинным, тяжелым трепалом размером и весом как коромысло.

Мелкие, колючие обрывки волокна разлетались во все стороны в воздухе, и под конец дня трепальщицы были покрыты светлыми костицами с головы до ног.

И со всем следовало управиться до наступления холодов, потому девки работали с восхода солнца и до заката, а у Отрады сердце рвалось совсем в другое место, и хотелось побыстрее избавиться от ненавистной работы, чтобы вернуться к Храбру в избу.

Она ходила к нему каждый, каждый вечер, как бы сильно ни уставала за день. Услада не единожды уже сквозь зубы высказывала ей, что она растеряла всякий стыд.

Отрада ее не слушала.

Сперва Верея сказала, что надобно приглядеть за Храбром. Еще давно, когда его не отпускал горячечный жар, а кому-то нужно было подсобить ей с лечением и присмотреть за избой.

Отраду и просить не нужно было. Она и не собиралась оставлять мужчину, чью ленту носила в косе. Вот так понемногу, постепенно она начала хозяйничать в его избе. Уже заходила под матицу, не ожидая приглашения, топила печь, ворочала ушатом горшки, стряпала что-то на скорую руку.

Только не месила пока тесто да не пекла хлеб, потому что без обряда все же побаивалась гнева Макоши. И так немало неписанных запретов она нарушила. Да и кузнец вместе с ней.

Храбр оказался еще тем упрямцем. Презирающий всякую слабость, он относился несерьезно и к своим ранам, хотя те едва его не убили. Он порывался подняться на ноги, когда еще не минули первые сутки — Верее пришлось обманом дать ему сонной травы, чтобы обуздать скверный нрав.

Правда, с той самой первой ночи никто не слышал от него ни жалоб, ни стонов.

Верея ругала его, на чем свет стоит, называла вздорным упрямцем, сопливым мальчишкой, не слушающим мудрых людей, слепым глупцом. Храбр, вестимо, слушал. И делал так, как считал нужным, даже находясь в полубессознательном, горячечном бреду.

Вот и нынче.

Вечером, как управилась со льном и кое-как вычесала из волос мелкое, жесткое волокно, Отрада пришла в избу Храбра с ведром молока – после дойки передала мать Стояны. Все же кузнеца в общине привечали и помнили добро его отца, пока тот был старостой.