Отрада

— Довольно! — Зорян, который лучше прочих ведал, что у сына на уме, поспешил вмешаться. — Ступай прочь, Храбр, сказано же тебе! Хошь – к воеводе иди, ему жалься, как мой внук в навозе измазался.

Перван и второй сын Лешко подхватили отцовскую насмешку, и в горнице раздался их громкий, визгливый смех.

Храбр стиснул пудовые кулаки. Мазнул взглядом по притихшему под столом Годуну да по Русане, гладившей мальчишку по голове, и вновь посмотрел на Первана.

— Шибко-то не радуйся. За все поплатишься, за все, — и вышел прочь так поспешно, как мог.

В спину ему донесся громоподобный хохот. Он зашагал быстрее, и ребра тотчас отозвались острой болью. Он не остановился. Смех все летел и летел из избы, его отзвук крепко засел в голове у Храбра, отчего ему сделалось не по себе.

Шибко уж веселился Перван. Так, как может радоваться лишь человек, сотворивший другому что-то мерзкое.

Белояр нагнал его, уже когда оба вышли за ворота. За их спинами над холмом начинало светать. Такая бесконечно долгая и невероятно короткая ночь закончилась.

— Соберем людей... пойдем ее искать, — Белояр сжал его плечо.

Храбр резко вырвался, несмотря на боль. Это все уже происходило с ним. Та же мерзкая беспомощность. Тот же каменный обруч, что сдавливал грудь и не позволял дышать. Те же страхи и мысли, от которых хотелось выть.

Полевые работы не были закончены, но искать Отраду собралось людей куда больше, чем ожидал Храбр. Он бы даже устыдился, но нынче не было на это ни времени, ни сил. Слухи расползлись по общине быстро, и к моменту, как над лесом взошло солнце, не осталось ни одной избы, где не слышали бы, что ночью пропала девка. А вместе с ней – дядька Избор. Его родня также пришла, и, пожалуй, один лишь Сварог ведал, каких усилий Храбру стоило смолчать. Не прогнать их, не вытянуть злым, хлестким словом. Радко, Лучка и Любим держались ото всех в сторонке, а люди поглядывали на них, словно на обплеванных.

На Стояне, ближайшей подруге Отрады, не было лица. Вместе с ней пришла и дюжина девок несмотря на то, что лен чесать они еще не закончили. Пришла, вестимо, и знахарка Верея.

И бабы, которым по ее поручению Отрада подсобляла со снадобьями и целебными травами.

Пришел Твердята с мальчишками, и вот брата Храбр сперва попытался прогнать взашей, но тот уперся не хуже него самого, и кузнец, уставший и не спавший всю ночь, в конце махнул рукой.

Радко и Любим в один голос твердили, что ведать не ведают, куда мог запропаститься их отец в лесу.

В избе, откуда дядька Избор выжил Отраду, Храбр самолично осмотрел каждый уголок. Залез и в подклеть, и в клеть, и во все сундуки. Прошелся по двору, поглядел на разрытую землю и едва сдержался, чтобы не сплюнуть: все же избу ту ставил батька Отрады, хоть и испоганила ее потом дурная родня.

Вместе с Белояром и пришедшим на выручку дядькой Третьяком они взяли в железные оковы Радко, приперев того к стене сруба.

— И как ты не углядел, что твой батька совсем из разума вышел? — Храбр после бессонной ночи, раздираемый болью, взаправду нагонял страх.

— Я углядел, — Радко все чаял огрызаться. — Как тут не углядишь, когда он все про камушки да про камушки день и ночь болтает.

Храбр хрустнул кулаком.

— Так отчего ты, дурень, не сделал ничего?! — искренне изумившись, воскликнул дядька Третьяк. — Глядел да глядел молча?!

— А что тут поделаешь, — Радко нехотя отвел взгляд, устыдившись. — Он мне отец, глава рода.

— Сосунок!
– — выплюнул дядька Третьяк, которому мужчина перед ним годился в сыновья.

Искать кого-то в лесу — что соломинку на огромном поле. Храбр разумел это, когда пропал Твердята. Нынче же эта мысль отдавалась глухой болью в сердце. Он был не чета себе тогда. Не сдюжит залезть в самую глухую чащу, переплыть реку, перейти ручей вброд. Не спустится в глубокий, заросший снизу донизу овраг.

И не отобьется от зверя, коли еще раз повстречает на своем пути.

— Куда ты пойдешь, — сказала ему Услада, которая также пришла вместе со многими из общины. — Возвращайся в избу! Погляди на свои раны да на себя самого! Уж весь рукав кровью измазан, все труды госпожи Вереи по ветру пустил...

Запричитав, женщина накрыла ладонями обе щеки и принялась качать головой.

Храбр, у которого от слабости порой подкашивались ноги, а за шиворотом под рубахой катились капли ледяного, липкого пота, лишь упрямо мотнул головой. В избу он вернется, только коли его, рухнувшего без сил в беспамятстве, занесут мужики.

Но молот свой кузнечный он оставил, прежде чем пойти в лес. Потом ему сгодится. Позже. Как отыщут Отраду, и он спросит с каждого, с каждого, кто причинил ей вред. Сперва – Избор. Затем – староста и его сыновья. С них еще и за отца спросит.

Люди шептались, что к вечеру доберется до общины воевода. Храбр скалился, когда думал об этом. Вот и славно. Коли будут милостивы к нему Боги, то и Отраду они уже отыщут, и суда он сможет тотчас испросить.

Но видно, вся милость, уготованная ему Богами, закончилась, когда нашли Твердяту, потому как к заходу солнца все осталось по-прежнему. Воевода задержался в пути, а люди вернулись из леса уставшие и с пустыми руками. И Избор, и Отрада словно под землю провалились. Ни следа, ни зацепки – ничего.

Они дошли до того склона, где отыскали Твердяту; прошли вдоль берега реки по обе стороны; углубились в лес – в места, где Храбр выслеживал на ловите вепря.

И ничего не сыскали.

Кузнец, стоявший на ногах лишь благодаря собственному упрямству, вопреки усталости и боли, поддался, наконец, на уговоры Услады – к величайшей радости последней, и вернулся в избу отдохнуть.

Сердце от беспокойства рвалось из груди, и он ругал себя, что остановился, но сил продолжать уже просто не было. Белояр, дядька Третьяк и другие мужи, малость передохнув, обещались снова вернуться в лес, и эта мысль немного примирила Храбра с тем, что он был вынужден остаться.

Кому будет лучше, коли он упадет замертво? Об это ему талдычили все – и сестра, и Белояр, и знахарка, и дядька Третьяк...

Но как, как бы он посмел сидеть на лавке, когда Отрада все еще оставалась одна? В дремучем лесу, во власти обезумевшего дядьки Избора...

Храбр гнал прочь от себя эти мысли, но никак не мог перестать думать о том, что мужик ее не пожалеет. И ударит, коли восхочет, и к дереву привяжет, и в глухую чащу заведет и оставит одну темной ночью...

Он закрывал глаза и видел лицо Отрады со следами слез и побоев. Слышал ее голос, словно она стояла рядом. Слышал ее плач.

Терпеть такое не было никакой мочи.

Вечером он сидел на крыльце, Твердята и Милонега – по бокам от него, поднырнув под руки. Знахарка утешила его раны свежими повязками, а его самого напоила горькой настойкой с каплей хмельного меда: чтобы чуть прибавилось сил.

Храбр смотрел в сторону леса, а брат с сестрой хлюпали носами. Когда он заметил вдалеке невысокий силуэт, то сперва глазам своим не поверил. А, убедившись, что не морок перед ним, поспешно поднялся на ноги. На мгновение пришлось опереться ладонью о перила на крыльце: резко вставать ему нынче было тяжко.