Отрада

По лесной тропинке, пошатываясь, шагал Годун. Внук старосты.

Храбр сызнова провел ладонью по глазам. Неужто поблазилось? Неужто совсем разум затуманился?

— Брат, пошто он к нам?... — Твердята вскочил на ноги следом за ним.

Он недовольно насупился: промеж ним и Годуном был разлад. Точно такой же, как промеж его старшим братом и старостой с сыновьями.

— Коли б я ведал, — буркнул Храбр.

Стало быть, не привиделся ему мальчишка. Не лишился он еще разума.

Кузнец пошел навстречу Годуну, который, чем ближе к избе, тем медленнее и неохотнее перебирал ногами. Под конец и вовсе остановился чуть поодаль и принялся ждать, пока Храбр к нему подойдет.

Он заметил жестокие синяки на лице мальчишки. Много хуже тех, что видел у него минувшей ночью. Стало быть, Перван после задал сыну трепку.

— Чего тебе? — буркнул Храбр сквозь зубы.

Тот замялся, опустил голову и упер взгляд в землю. Затем, тяжело вздохнув и шмыгнув разбитым носом, сказал.

— Я ведаю, где Отрадка... я подсобил ее туда заманить.

У Храбра все перевернулось в груди. Он поглядел на избу и поманил рукой Твердяту. Когда брат подбежал, зыркнув злыми глазищами на Годуна, велел ему принести из сеней свой кузнечный молот, а сам обернулся к внуку старосты.

— Пошто решился рассказать? Неужто вина заела?

Спросил с мрачной, желчной насмешкой. А тот залился румянцем по самую макушку и сердито засопел. И промолчал.

— Батьке, поди, нагадить вздумал? За то, что отходил тебя? — Храбр скривился.

— А тебе-то что! — Годун закричал, огрызаясь. — Али не хочешь ее сыскать?!

— Цыц, — кузнец осек его одним словом. — Помалкивай ты лучше. Дорогу покажешь – и довольно.

Мальчишка, все еще алый от румянца, фыркнул и тряхнул головой. С нехорошим прищуром проследил за Твердятой, который принес брату кузнечный молот.

— Как дядька Белояр из леса вернется, расскажешь ему про Годуна. И укажешь, куда в лес мы ушли, — наставлял его Храбр.

— Брат, дозволь с тобой пойти, — тоскливо попросился Твердята, щерясь на внука старосты в ответ.

Веры ему у него не было никакой. Лучше старшего брата ведал, каким пакостником тот был.

— Нет, — Храбр строго качнул головой. — Делай – как велено. ослушаешься – накажу.

Твердята насупился и поджал губы. Кузнец же, перехватив молот, тяжелой поступью последовал за Годуном, который, отойдя от избы самую малость, свернул в лес, на незаметную тропинку.

Когда листва и ветки перестали шуметь под их шагами, Твердята, наскоро пересказав Милонеге то, что велел ему старший брат, ринулся в лес за ним и за Годуном.

48

Не делай добра, не получишь и зла.

Так говорили мудрые люди. Которых она не слушала.

И напрасно.

Вестимо, услыхав мальчишеский стон, она бросилась в кусты, чтобы подсобить. Слишком хорошо помнила, как нашла Твердяту. Не задалась вопросом, откуда бы взяться мальчишке поблизости от избы кузнеца да еще и глубоким вечером? Что позабыл он в лесу, вдали от широкой тропинки? Уж не дедушка Леший морок на нее навел?

Нет. Ни о чем таком Отрада и не помыслила. Даже когда увидала Годуна — а ведь ведала, кому он приходился внуком. Лишь подхватила подол поневы, чтобы сподручнее было лезть сквозь колючие кусты, и бросилась вперед.

Последним, что она увидела, было лицо мальчишки. Оно показалось ей виноватым, но Отрада уже не шибко доверяла своим глазам. Может, и не было вовсе никакой вины. Может, все это ей почудилось.

А затем был сильный удар по голове, и пришедшая следом темнота.

Когда сознание к ней вернулось, в первое мгновение ей показалось, что ее продолжали колотить по затылку палкой: настолько сильно тот болел. Застонав, она попробовала пошевелить рукой, и поняла, что была крепко привязана. С трудом разлепив глаза, Отрада слепо поморгала в кромешной темноте. Второй, свободной рукой, провела по голове и почувствовала на коже вязкие, теплые капли. Из раны на затылке шла кровь. Она поняла, что коса совсем растрепалась: чувствовала на лице выбившиеся из нее пряди. Подол поневы и рубаха казались грязными, словно ее долго волокли по земле да траве.

Постепенно ее глаза привыкли к мраку, и он перестал казаться столь густым. Она разглядела и щели, сквозь которые пробивался свет снаружи, и очертания крыши. Поднявшись на колени, она уперлась в нее головой, и поняла, что очнулась в наспех вырытой, неглубокой землянке. Она чувствовала под собой холодную, стылую даже теплым летом землю. Ощущала запах сырой почвы, который нельзя было спутать ни с чем.

Она набрала воздуха в легкие, чтобы громко закричать, когда крыша над головой зашевелилась, и спустя мгновение Отрада увидела склонившегося над ямой вуя Избора. Тот отбросил в сторону наспех сплетенную заслонку и, прищурившись, посмотрел на девку. Позади него темнело ночное небо.

Она даже не удивилась. Мыслила, или он будет, или Любим. Ни на кого другого она и подумать не могла бы.

— А, очнулась, — довольно прокряхтел он, держа в руках конец веревки, которой была связана Отрада. — Ну, добро-добро.

— Что я здесь делаю? — она огляделась вокруг, но не увидела ничего, кроме темного, высокого леса и россыпи звезд над головой вуя Избора. — Отпусти меня.

— Непременно, непременно отпущу, — пробормотал тот и взлохматил на затылке рыжие, косматые вихры. — Токмо сперва ты мне расскажешь, куда твой непутевый батька зарыл драгоценные самоцветы.

— Что зарыл?.. — приоткрыв рот, Отрада посмотрела на него. — Самоцветы?

Вуй Избор выглядел больным. Она немало насмотрелась на людей, которых терзал недуг, пока жила у Вереи в избе. И нынче увидела в дядьке все то, что видела раньше у тех, кого одолевала лихоманка: алые от румянца щеки; блестящие глаза; пот на висках и над верхней губой; встрепанные, всколоченные волосы; шумное, прерывистое дыхание; дерганные, нервные движения.

Вуй Избор постоянно облизывал да облизывал сухие губы и дергал кадыком, словно от лютой жажды. Он хотел пить, но никак не мог напиться. Он раз за разом отбрасывал со лба жесткие кудри, которых там давно не было, а он просто не мог этого уразуметь.

Отрада в замешательстве прикусила губу. Вот теперь-то она по-настоящему испугалась. Много, много сильнее, чем несколько минут назад, когда только открыла глаза в темной землянке. Тогда она еще не ведала, кто и зачем ее похитил.

Нынче же, уразумев, опечалилась еще сильнее. От вуя Избора добра не жди.

— Ты тут дуру бестолковую из себя не строй! — он притопнул ногой и дернул на себя веревку, намотав на руку. Отраду резко потянуло вперед, и, не устояв на ногах, она свалилась на колени, больно ударившись о твердую землю.

— Я все, все ведаю, — убежденно, исто заговорил вуй Избор.

У Отрады похолодело внутри. Выглядел он по-настоящему жутко.

— Про батьку твоего и самоцветы. Как он их в общину притащил с собой, когда к мертвому Славуте на поклон притек. Хитрый Бус! А какого лапотя перед батькой моим строил! Серебра на приданое нет, ничего нет… а у самого такое сокровище было припрятано. Но пожадничал, вынудил Любавку стать самокруткой. Ну, ничего, ничего. Больше он жадничать не будет. Пришло мое время.