Отрада
Шрифт:
Через просторный двор она вошла в избу и поняла, что Храбра в ней не было. Сперва перепугалась ужасно и кинулась искать: а коли упал, коли дурно ему стало. Выбежала обратно и нашла его позади избы – вместе с крутившимися под ногами Твердятой и Милонегой.
Кузнец колол дрова! Верея ему велела раненую руку в лубке держать, а он ее трудил!
Вспыхнув, Отрада от злости и страха притопнула ногой – сама от себя не ожидала.
— Ты что делаешь! — воскликнула, когда Храбр заметил ее и поднял взгляд. — Сызнова рана разойдется и кровь пойдет!
И прежде,
Разгневанная сверх всякой меры, принялась, придерживая тяжелое ведро за дно, переливать молоко в огромный, толстостенный горшок. Она собиралась отправить его томиться в печь до утра, а потом заквасить сметаной, чтобы вышел варенец с топлеными толстыми пенками кремового цвета.
Руки подрагивали – от гнева и тяжести.
Первой в избу бочком скользнула Нежка. Отрада протянула ей сладкий, медовый пряник, который загодя испекла еще в избе у Вереи, и девочка доверительно прошептала.
— А брат еще уходил куда-то, и недавно токмо вернулся.
Пушистые, светлые брови Отрады сошлись на переносице. Она нахмурилась и протянула Милонеге второй пряник, который та с радостью сцапала.
Она ухватом задвинула тяжелый горшок подальше в печь и смахнула ладонью выступившую на лбу испарину. Она повернулась к двери, услышав шум, и увидела вошедшего в горницу Храбра. Он положил топор, что держал в левой руке на лавку, подошел к столу и с неловкостью поднял кувшин, наполняя чашу. Его рука дрожала, а на стесанных во время охоты пальцах еще не до конца выросла новая кожа.
Храбр не щадил раненой руки с того дня, как смог подняться на ноги и самостоятельно пройтись по горнице. Он пытался колоть дрова, носил тяжелые ведра и не принимал ни от кого помощи.
А вечерами Верея меняла ему пропитавшиеся кровью повязки и молчала, лишь укоризненно смотрела, устав ругаться.
Отрада шумно, тяжело вздохнула и ударила по столу пустым горшком. Твердята, вернувшийся в горницу следом за братом, вжал голову в плечи, а Милонега запихнула в рот пряник целиком.
Храбр подавил улыбку и пошел виниться.
Он сел на лавку за стол рядом с Отрадой, которая, свирепо орудуя ножом, нарезала репу прямо в горшок, и потянулся за пряниками, которые блестящими, румяными бочками выглядывали из наполовину развязанного узелка. Вдруг он скривился и замер на мгновение, будто пережидал что-то. Вепрь тогда отбил ему все нутро, и еще много времени утечет, пока тело перестанет помнить.
Отрада же приметила на левом рукаве, ровнехонько на месте плеча, мокрое, застиранное пятно с багряными разводами по краям и не сдержала негодующего фырканья.
Ну, знамо дело! Сызнова края раны разошлись и кровь пошла, потому как Храбр никого не слушал и творил, что вздумается!
Он перехватил ее взгляд и поморщился с досадой. Потянулся было одернуть рукав, да было уже поздно.
— Напрасно серчаешь, Отрадушка. Дядька Третьяк с женой приходили, я подлатал железные зубцы, что затупились на мялках для льна.
Отрада покосилась на него и прикусила губу.
Легко
было повестись на ласковые речи да мягкий взгляд, если б не знала она, как упрям был Храбр! Никого ведь не слушал, ни ее, ни Верею, ни брата, ни Усладу, которую и вовсе ей не хотелось поминать.Вздохнув, она смирилась. Толку-то злиться? Все равно по своему сделает!
— Дядька Третьяк сказал, что со дня на день ждут в общине воеводу, — Храбр покосился на свою правую руку.
Он никому не сказал сам и велел молчать всем, кто видел у него в плече стрелу. Никто в общине не ведал, что приключилось на ловите. Что в Храбра кто-то тайно стрелял.
Не потребовал он и созвать вече.
Он ждал, пока к нему вернется былая сила, ждал, когда тело оправится от полученных ранений. И тогда он не станет больше молчать.
А то, что воевода пораньше приехал – это к добру. Не напрасно Храбр пару дней как взялся за свой старый кузнечный молот. Была у него сила, пока вепрь не выбил из него весь дух. И вот ныне Храбр медленно, по крупицам возвращал ее, беспощадно гоняя свое тело. Хотя было ему трудно. Сломанные и не до конца сросшиеся ребра напоминали о себе, не давали вздохнуть полной грудью и ломили при каждом движении. Он не мог хорошо размахнуться, не мог полностью отвести назад левую руку, не мог шевелить правой. Тяжелый молот тянул к земле, и недовольством отзывались гудевшие, натруженные жилы.
Смурные мысли были с ним еженощно: ту охоту подстроили, а его — хотели убить, выставив так, будто то вепрь забил. Коли у Храбра не получилось бы повалить зверя, после на его истерзанном теле и правда не удалось бы заметить небольшое ранение от стрелы.
Подобные думы заставляли его скрежетать зубами, напрягаясь всем телом. По скулам Храбра ходили желваки, стоило лишь представить ухмылявшегося Зоряна на том празднестве. Он выдал охоту за дар и честь, а она чуть не привела к гибели.
Мужчина хранил окровавленное древко стрелы. Конечно, в избе старосты он не найдет ни одного с похожим оперением, но воеводе будет довольно и этого.
У Храбра немного было времени, чтобы вернуть себе былую силу. Он покажет воеводе стрелу и потребует суда. Тот не посмеет отказать прилюдно, и будет поединок.
Он поглядел на Отраду, которая все еще поджимала губы, но уже не серчала на него.
Да. Теперь у него есть, ради кого рвать жилы. Теперь его подпитывали не токмо ненависть и желание отомстить за отца и родню.
Нет. Теперь он смотрел на Отраду и думал о том, как станет жить, когда все закончится. По-людски станет жить.
Засватает, наконец, девку. Проведет обряд. Внесет в избу на руках законной хозяйкой.
А вот сидевших за столом младших братишку с сестренкой подобные смурные думы не терзали.
— Радка, — Твердята, шмыгнувший за стол, протянул руку за третьим пряником. — А спечешь нам еще таких? У тебя всяко лучше, чем у Усти, выходит!
— Ты ей такое не ляпни! — Отрада безуспешно попыталась спрятать смех за фырканьем.
— Почему? — мальчишка смешно распахнул глаза. — Коли правда это...