Пассажиры империала

Паскаль тотчас же поклялся себе, что будет избегать «этих людей». Для этого ему стоило лишь улизнуть из своей комнаты через узкую лесенку и через подвал. Изо рва можно было пробраться в парк в сторону луга, куда бежал быстрый ручей. А уж там никого не встретишь, кроме Гюстава и его коров. Здравствуй, Паскаль! Здравствуй, малыш. Вот чудак, этот Гюстав, даже не пришёл в замок, когда узнал, что приехали дети Меркадье. А ведь приехала Жанна, его кумир. Подумайте, даже не спросил, как она поживает. Ну и Гюстав! Он стал какой-то угрюмый, скрытный, говорит сквозь зубы и немножко при этом брызжет слюной, потому что спереди у него выпали два молочных зуба, сидевшие во рту гораздо дольше, чем полагается. Он смеётся и что-то бормочет. Что всё это значит? Неужели на восьмом году жизни Гюстав уже понимает, что господин де Сентвиль обнищал, и потому пренебрегает его внучатыми племянниками?

Но на лугу так хорошо, небо такое синее, глубокое и не очень жарко, — в горах воздух свежий. Паскаль сначала бежит под деревьями, а потом от избытка чувств соскальзывает на собственных салазках с высокого откоса, спускающегося к дороге. Вот и Бюлоз; ящерицы шныряют под ногами. Лето полно благоуханий, вверху, на горе — лес, а в лесу малина. Можно позабыть о чужих людях, приехавших из Лиона, побегать по полям. В прудах воды ещё меньше, чем в прошлом году: у берега кайма высохшей, потрескавшейся тины. По дороге Паскаль рвёт с кустов крыжовник. В сущности, он не очень-то любит крыжовник. В ягодах полно зёрнышек, которые приходится выплёвывать — глотать их противно. И шкурка такая толстая. Ягоды крыжовника похожи на маленькие полосатые мячики. А вкус у них какой-то странный, отдаёт гнилью, и почему-то в голову приходит мысль: от некоторых неопрятных людей так пахнет. Но такая уж сложилась привычка — есть по дороге крыжовник… Кругом гудят, жужжат, стрекочут насекомые. Паскаль за зиму позабыл этот звонкий гул, что стоит над полями, и теперь просто пьянеет от него.

Вот и осыпь. Остальные, то есть Рамбер, Жозеф и компания, должно быть, уже с утра пасутся вверху, в малиннике. Взобраться к ним или позвать их? А может, пройти на лесную полянку, посмотреть, нет ли в дупле дерева послания? Они ещё не знают, что Паскаль приехал. Но, по правде сказать, странное дело: его что-то не очень тянет повидаться с приятелями. Он потрогал нагретые солнцем, горячие камни осыпи и вернулся к прудам. Что с ним такое? Хочется плакать. Вдруг накатило. Он вспомнил о маленьком поле, засеянном люцерной: там кругом живая изгородь, никто его не увидит. Паскаль со всех ног побежал к этому полю, бросился на траву и зарыдал. Да что же с ним такое? Что это значит? Он поднялся и, сидя на траве, удивлённо озирался. А погода была прекрасная, день чудесный. Летали белые бабочки, басисто гудели жуки. Поле окружала живая изгородь из кустов барбариса. На люцерне уже распускались первые цветы. Почти на одинаковом расстоянии друг от друга росли здесь четыре молодые яблоньки. Паскалю вспомнились четыре дерева во дворе коллежа Сент-Эльм. Тоже как раз четыре, вот смешно! Синева небес. Бесконечная мягкость. Опустив глаза, Паскаль посмотрел на землю. Вокруг валялись соломинки, сухие травинки, прутики, словно поле растеряло шпильки из своих волос. А земля была розоватая, и столько в ней было разнообразия, что можно было без конца рассматривать её в той глубокой борозде, что окружала засеянный участок или между кустиками люцерны, тихонько раздвигая их. Очень любопытно смотреть на неё. Ведь земля не гладкая, на ней бородавки, морщины, большие и малые комочки, бугорки и вдруг — ямки или рытвины. Или видишь слой пыли, мелкой-мелкой, и по ней ползут жучки, такие же сухие, как она, и почти такого же цвета или потемнее, почти чёрные. Сколько же их тут снуёт!

Почему он расплакался? Ведь ему не было грустно. Из-за дачников? Из-за «этих людей»? Вот ещё! Но всё-таки обидно, когда целый год ждал — вот вернёшься в потерянный рай, только и думал об этой минуте, об этом возвращении, и вдруг всё кругом какое-то другое, непохожее и немножко чужое. Но ведь не ждал же он, чтобы все эти цветы и травы бросились на радостях обнимать его. А что стало с горой? Она теперь не такая высокая. Верно, потому что он вырос за год. И Паскалю становится боязно: взберёшься туда на самый верх, и тот таинственный мир, что скрыт за горой, разочарует его. Что, если и пропасть, которая откроется перед глазами, окажется не такой уж глубокой, не такой грозной, и всё будет не таким сказочным? Зато разные мелкие штрихи Паскаль, как ему казалось, замечал и чувствовал теперь лучше, — запахи полей, прелесть узкой тропинки и странное деревцо, похожее на какого-то молодого зверя, и совсем особенный, голубоватый цвет воды в ручье около источника. Но вся широкая любимая картина как будто износилась и выцвела. Луга и поля. А дальше опять луга и поля. Только луга и поля.

Что же было важного за этот год? Первое причастие? Школа? Латынь? Стихи? Всё это ничего не объясняет. Скоро мне двенадцать лет, а плачу как девчонка. Двенадцать лет… Может быть, это и есть причина. Двенадцать лет! Что, если я развит не по возрасту? Это ведь заметно. Совершенно очевидно. Всё этим и объясняется. Мне необходима женщина! Уже? Да, друзья мои…

И теперь Паскаль знает, что ему можно без страха взбираться на гору. Его не ждёт там разочарование. Всё, что он сделает, каждый шаг, блужданья по лесу, по горному лугу, подъём на вершину к облакам — всё это будут поиски, великие поиски той, которая ждёт его. От этого нового обстоятельства всё получает новый смысл. Тот мир, что таится за горой, — это неведомая страна женщины, это — женщина. Теперь уж нечего бояться, что дымка, реющая над обрывистыми кручами, обступившими долины, которые уходят вдаль, к Рюфье, покажется ему просто туманом. Нет, теперь он увидит в ней развевающееся покрывало прекрасной феи. И лес и болото — всё опять станет таинственным. Ведь на любом стволе дерева можно будет вырезать её имя. Паскаль ощупывает карман — не забыл ли захватить с собой ножик. Замечательный нож с семью лезвиями, подарок Леве. Сейчас Леве на берегу моря. В Парамэ.

Домой Паскаль возвращался с большим букетом цветов. Каждый цветок выбирал старательно, — может быть, это и не всякий поймёт. Вот, например, скабиозы… С виду просто обыкновенные скабиозы. А присмотритесь — они отборные, самые крупные, самые красивые, с прямым стебельком… И лютики такие же… Большой букет — из розовато-сиреневых, жёлтых и белых цветов, высокий пирамидальный букет, а вокруг — кайма из зелёных листьев. Букет от юного сердца, которое забилось. Остановившись у родничка, бежавшего меж камней, Паскаль опустился на колени и напился воды. Мёртвая вода. От неё сладко побежал в самое нутро холодок. Паскаль смочил лицо и волосы, попытался их пригладить. Холодные капли попали за ворот рубашки, потекли по спине. А в замке дачники! Да и всё равно. Букета некому подарить. И Паскаль положил букет под деревом. Под ясенем. Удачная мысль!

Он достал из кармана нож и вплотную подошёл к стволу. Вонзая в кору острое лезвие, он начал усердно вырезать буквы: «Тебе»… Вот и всё. Совсем просто. Бросив последний взгляд на букет, закрыл нож и пошёл к террасе, чувствуя себя совсем другим человеком.

XVI

Подходя к террасе, Паскаль заметил у больших кустов олеандра двух девочек. Он дал себе клятву не иметь никакого дела с «этими девчонками из Лиона». Но разве можно было ожидать, что они уже «настоящие девушки», как он подумал, увидя их. Им было, вероятно, лет по двенадцати — тринадцати, и значит, они определённо были старше его.

Насколько он мог уловить их манёвры, они при его появлении отошли в сторону и, глядя на него, принялись перешёптываться; одна была светлая блондинка с голубым бантом, перехватывавшим сбоку распущенные белесоватые волосы; блондинка была в белом платье с голубыми горошинками и в носочках, она казалась моложе подруги, хотя платье у неё было длиннее. Внимание Паскаля больше привлекла вторая девочка. У той были тёмно-русые очень пышные волосы, сбоку красный бант, блузка в зелёную и красную клетку (зелёного было больше), короткая, выше колен юбочка и туго натянутые чёрные чулки. Лицо очень бледное, загоревшее как-то странно — пятнами, большие глаза, задумчивый вид. Что ей шептала на ухо белокурая растрёпанная подружка, строя при этом шутовские гримасы? Маленький ротик приоткрылся, и послышался смех. Паскаль покраснел и вдруг наткнулся на кого-то. Его схватили за рукав.

— Ага, попались! — протянул довольно пронзительный, но томный, ленивый женский голос. — Держу пари, что это и есть внучатый племянник. Дайте посмотреть на вашу рожицу. Да вы прехорошенький мальчуган.

Женщина, говорившая это, сидела в большом плетёном кресле, выкрашенном в зелёный цвет; одну ногу она вытянула на стоявший тут же садовый стул, отчего её длинная юбка из белого полотна приподнялась, открывая вторую ногу, выступавшую над высоким и как-то необыкновенно зашнурованным ботинком из белого шевро с чёрной отделкой. Женщине этой было, вероятно, года тридцать три — тридцать четыре, держалась она с заученной и почти дерзкой небрежностью; но Паскаля едва ли не в одинаковой мере смутили и её большие зелёные глаза, контрастировавшие с оттенком её волос, какого Паскаль ещё никогда не видел — волосы были цвета красного дерева, но со светлыми бликами, немного выгоревшие, взбитые спереди, а сзади открывавшие шею и затылок и прикрытые белой соломенной шляпкой «канотье». Насмешливые глаза цвета морской воды ошеломили его, но почти также поразила его и кофточка дамы, чёрная, облегающая талию кофточка из матового шёлка, с длинным мысом и такими удивительными рукавами, каких, по мнению Паскаля, и на свете никогда ещё не бывало; рукава эти вздымались у плечей огромными пузырями и казались какими-то недошитыми.

Дама одной рукой держала Паскаля за плечо, а в другой у неё была открытая книжка; около её кресла на земле валялся белый кружевной зонтик с ручкой из чёрного дерева, а рядом с зонтиком, словно охраняя его, сидела какая-то смешная крошечная собачонка, вся белая, с чёрной мордочкой и острыми ушами, лохматая, но подстриженная «подо льва», с голым, плешивым задом. Собачонка эта принялась неприятнейшим образом лаять на Паскаля.

— Тише, тише, Ганимед, — сказала дама. — Этот молодой человек мой друг. Позвольте представить вам, мой юный друг, Ганимеда. Но помните, что нельзя также дичиться дам. Разве они вам внушают страх?

Какая муха укусила Паскаля? Ему вдруг захотелось показать незнакомке, что на свете не всё так просто, как она думает, и слова, которыми он ответил ей, были по меньшей мере странными, — он даже покраснел.

— А что мне бояться женщин? — выпалил он. — Я ведь осенний ребёнок.

Дама с зелёными глазами даже засмеялась от удивления и выпустила плечо Паскаля.

— Смотрите-ка! Осенний ребёнок? Вот мы как разговариваем! Зубки-то у нас, оказывается, острые, как у волчонка.

Нахалка! Смотрит ему прямо в глаза и ещё улыбается. Он выдержал этот дерзкий взгляд, потому что ему некуда было деваться, да и слова, которые вырвались у него, налагали на него известные обязательства. Он чувствовал, что ему надо сейчас же ответить, сказать что угодно, только бы не сдрейфить. И он отчеканил: