Пассажиры империала

Пианино смолкло; Паскаль встряхивается, вытирается досуха, собирает свои одёжки. Нет уж, в такую жару он ни за что не наденет фланелевой фуфайки, хоть ему взрослые и твердят, что фланель нисколько не горячит и очень полезна для здоровья, потому что впитывает испарину… Хватит с него безрукавки Разюреля, очень забавной, и, по его мнению, неприличной обдергайки, которая на самой середине живота расходится и расширяется на бёдрах. А сверху обычная рубашка. Носки он выбрал новенькие. Ай, зубы не почистил! Скорее!..

Когда Паскаль спустился во двор, он застал там переполох. Из дома вышла дачница с девчонкой. Местный извозчичий экипаж — чёрный открытый тарантас, над которым в защиту от солнца натянут тент из сурового полотна с бахромой из помпончиков, отъехав от крыльца, спускался к парку. На крыльце стояли какие-то мужчины, шумные и вульгарные шутники. Оказалось, что это приехал навестить жену господин Пейерон и привёз с собой двух приятелей, подобных ему; они встали в пять часов утра, чтоб пораньше добраться до Сентвиля, а со станции лошадь без конца тащила их по каким-то буеракам.

Паскаль живо ретировался. Он готов был нарушить свою клятву ради женщин, но ради мужчин — ни за что! К тому же они завтра уедут. Так стоит ли стараться?

XVII

Пейероны послали к деревенскому лавочнику за шампанским. Устроившись на террасе, гости пили аперитив, — муж госпожи Пейерон привёз с собой из Лиона абсент. Завтракали и обедали тоже на вольном воздухе. Слышались взрывы хохота, выкрики, звяканье вилок и ножей, песни.

Какие вульгарные люди. Особенно муж. Да и приятели не лучше. Муж этот — толстенький коротышка, закрученные усы его уже седеют, но волосы ещё совсем чёрные. Носит серый костюм, шляпу-панаму, вместо жилета — широкий пояс из ярко-синего шёлка, рубашку в полоску. И в доме и в парке — всюду на него наталкиваешься. Помешал Паскалю, — он только было развалился на лужайке, собираясь почитать книгу и пожариться на солнышке, как ящерица. И смотрите-ка, никто из дачников не бывает у обедни.

Паскаль уже не верит в бога, но всё же его несколько задевает такая бесцеремонность. Сам он побывал в Бюлозе, заглянул в церковь из вежливости — нельзя же обидеть приходского священника. В Бюлозе он встретил Рамбера, но Рамбер говорил с ним как-то уклончиво. Нет, таких походов, как в прошлом году, больше не бывает. «Некогда, работаем теперь…» Паскаль обиделся; а разве он-то не работает? В общем, все ребята помогают в поле, гнут горб, как взрослые, — все, кроме Мишеля. А он почему не работает? Мишеля кашель замучил. Совсем парень ослаб. А доктору его показывали? Понятно, показывали. Ну и как? Да вот теперь доктор Моро его лечит…

Вы не можете себе представить, что Паскаль увидел в окно после завтрака! Он увидел, как около самого замка господин Пейерон помочился на цветочную клумбу, да ещё у всех на глазах, — ведь гости ещё сидели за столом, пили кофе. И какие они отпускали шуточки и комментарии!

А сколько эти господа выкурили папирос: по всем аллеям валялись окурки.

Жанна, разумеется, прилипла к приезжим. Господин Пейерон подбрасывал её на коленях: «А вот раз, а вот два, закружилась голова. Стал наш жеребёнок тощий, как котёнок. Прыгали, скакали и совсем устали. Не дадим ему лошадок, он до скачки слишком падок».

В понедельник восстановилось спокойствие. Ставни долго не отворялись. Госпожа Пейерон заспалась. На аллее, посыпанной гравием, девочки играли в серсо. Паскаль издали следил за ними. Он попробовал было сесть на каменную скамью под кедрами и порешать задачи, заданные на каникулы. Но задач задают на каникулы целую уйму, и добрую их половину решить невозможно. Да ещё выдали такую брошюрку, в которой всё распределено, день за днём: когда какие задачки решать и какие упражнения по грамматике делать, и всё это напечатано такими буквами, как будто написано от руки. Видно, у людей, которые придумывали все эти задачки и упражнения, было только одно на уме: чтобы дети сидели каждый день за уроками столько часов, сколько они сидят в классе. Да ещё, смотришь, загнут такое, что в школе не проходили. Как же тогда быть?

А Паскаль всё-таки хочет решить все задачки, заданные на каникулы, хотя они и не обязательны. Дело в том, что он лелеет великую мечту: сделаться очень учёным, очень подкованным, так чтоб срезать всех, кто к нему пристаёт с наставлениями, и тогда его оставят в покое и он будет говорить всё, что ему придёт в голову.

А всё-таки перевод с латинского отрывка из Саллюстия очень уж трудный. Ну и надоеда этот Саллюстий! Прямо скажешь, ему доставляло удовольствие закручивать головоломные периоды. Толстый словарь в коричневом переплёте положен на землю.

Красная шапочка лучше играет в серсо, чем другая девочка — блондинка. Кто же из них Ивонна, а кто Сюзанна? Можно поиграть в загадки.

Паскаль уже приметил, как молодые люди пристают к женщинам на улицах. Он знает, как это делается. Кавалер идёт сзади довольно близко, потом приподнимает шляпу и говорит с самым приветливым видом: «Не бегите так быстро, моя прелесть». Или же скажет так: «Кажется, мы с вами где-то встречались». Последний приём он узнал от Леве. У Леве есть двоюродный брат, который заговаривает с женщинами на улицах и потом спит с ними. Бац! В два счёта!

Но ведь здесь положение совсем другое. Живёшь у деда, имеешь дело с дочерьми дачников… Такой случай правилами не предусмотрен… Паскаль прячет свои тетради и брошюрки под большой камень около скамьи и бежит к ручейку, возле которого много цветов.

Цветы довольно жалкие, даже немного стыдно преподносить такие, но Паскаль рвёт их целыми пучками быстро, быстро.

Просто невероятно, сколько нужно нарвать цветов, чтоб получилась охапка. Запыхавшись, он бежит на террасу. Где же девочки? Они уже больше не играют в серсо. Паскаль стоит растерянно, обхватив руками пёструю охапку цветов, и чувствует себя дураком.

Но вот из замка доносится лёгкой волной музыка Шумана. Пальцы бегут, бегут, немного цепляются, сбились и повторяют неудавшуюся музыкальную фразу. Паскаль подходит ближе, не выпуская из рук охапку. Крошечный белый лев, завидев его, залился лаем и, оскалив все зубы, мчится к Паскалю, вертится вокруг, норовя укусить его за икры, дёргает его за носки.

— Шавка поганая, убирайся! Ну, что ты!.. Ганимед, заткнись, Ганимед! Вот уж кличка дурацкая. Отвяжись ты, мерзкая псина, иди к своей мамочке!..

Лексикон простительный, не правда ли? Ведь Паскаль вне себя от возмущения. Однако «мамочка» «поганой шавки» сидит в трёх шагах, за деревьями, в садовом кресле, одетая на этот раз в платье светло-зелёного цвета, и смеётся от души. Неужели она слышала?

— Куда это вы отправились, прелестный осенний ребёнок, с целой копной полевых цветов?

Ну тут уж надо что-нибудь придумать.

— Я вас искал, мадам…

— Меня? Маленький лжец!

— Вашу собачку я не люблю, но вы… вы мне нравитесь…