Пассажиры империала
Шрифт:
Ночь продолжалась всё в той же враждебной бессоннице.
XXII
— Вы всё захватили, что нужно, племянник?.. Бельё, полотенца?.. Да-с?
— Спасибо, дядя. Всё захватил…
Пьер Меркадье засиделся в ванне. Маленькая ванная комната полна пару. В топке дрова ещё не прогорели, и время от времени из раскрытой дверцы вылетают искры. Как всегда, Пьер начинает омовение с ног, намыливает и трёт ступни, икры. Потом трёт коленки, и тогда ему приходят в голову разные мысли. Ночью он спал мало и плохо, тяжёлым сном. От той сцены, которая произошла накануне вечером, у него осталось чувство унижения, но бешеная злоба утихла. О Полетте он уже и не думал — она стала для него совершенно чужой.
Под утро, когда Пьер понял,
Воду для ванны накачал Паскаль, как только можно было побеспокоить господина де Сентвиля.
Старик выглядел плохо. Жаловался, что у него хрипы в лёгких. Даже вызвал доктора, и господин Моро обещал приехать в то утро. По правде сказать, тревожиться было нечего: дядюшка периодически вызывал из Бюлоза доктора Моро, хотя терпеть его не мог и говорил про него всякие гадости, — он верил в его познания. Доктор прекрасно знал, что граф не очень болен, но всё-таки приезжал: он надзирал за ним. На это у него были свои основания.
Пьер размышлял, сидя в ванне. Мыльная пена теперь покрывала его руки и плечи, и он удивлялся, что неизменно производит свои омовения именно в таком порядке. Всё его волосатое тело нежилось в тёплой воде. Он немало гордился своей растительностью, но недавно с грустью заметил, что волосы стали расти у него даже на плечах. Сорок один год… До сих пор он не думал о своём возрасте, чувствовал себя ещё совсем молодым и не замечал, что время-то летит.
Но за последние месяцы он почувствовал, что в его теле происходят какие-то перемены. Перелом, наступающий к сорока годам. Он отметил некоторые признаки приближающейся старости: кожа потеряла молодую эластичность, начинает расти брюшко.
Он встал в ванне, чтобы как следует растереться губкой. Его широкие плечи не соответствовали мускулатуре рук — вялой и слабо развитой, как у всех интеллигентов. Он выпятил грудь и подобрал живот.
«А могу ли я ещё нравиться? Ну, конечно, ещё могу нравиться. К счастью, зубы у меня хорошие. — И ему вспомнился беззубый рот Марты. Он хлопнул себя по ляжкам, словно хотел удостовериться, что ноги у него сильные. — Ничего, лапы очень даже крепкие! Вот только на икрах резко выступают синим узором жилки. Но это ещё не страшно, — до расширения вен далеко. Вероятно, слишком туго стягивают ногу резиновые подвязки, которые держат носки. Да, вероятно, так и есть. А странно всё-таки, — уже сорок один год! Жизнь безнадёжно испорчена — И он с враждебным чувством подумал о Полетте… — Так вот всё твоё существование пойдёт прахом, а ты и не заметишь…»
Погода была прекрасная. За окном яркую синеву неба пересекала поникшая густолиственная ветка. Да вот… мечтаешь о жизни богатой, яркой и наполненной таким глубоким чувством, что мужчина и женщина остаются вечными любовниками, — конечно, они связаны открыто, но наслаждения, которые они дарят друг другу, — их заветная тайна, ведомая только им двоим. Мечтаешь… И вот тебе уже сорок один год… Неужто слишком поздно?
«Надо бы последить за собой, — у меня вон тут, на пояснице появилась складка». Пьер прекрасно знал, что у него не хватит мужества делать ежедневно гимнастику, но всякий раз, как он думал об этих проклятых складках на пояснице, он строил планы насчёт регулярных гимнастических упражнений. Впрочем, не надо преувеличивать, — если выпрямиться хорошенько, складки не заметны…
Как снисходительно человек оценивает своё тело. Что ж, в конце концов какое есть, такое и ладно. А вот если б другие сбросили с себя свои одеяния и предстали перед нами голышом!.. Невероятно… То есть невероятно
в отношении мужчин. А женщин Пьер всегда видел в воображении нагими и с лёгкостью мысленно раздевал их. Но мужчины, да ещё старые! Такая гадость! Дядюшка, например. Вот уж, верно, красивое зрелище!А он славный старик, этот дядюшка. Только такая сволочь, как Полетта, может называть его старым скрягой. Какой быстрый приговор: скряга! А в действительности у него теперь ни гроша за душой. Замок заложен. Странно, что для Полетты бедность — непростительное преступление. Она тотчас заподозрит обедневших людей во всех смертных грехах. Деньги… Разумеется, чужая душа потёмки, — неизвестно, что там на уме у дядюшки. Он всегда очень любезен с мужем племянницы. А кто знает истоки этой любезности? Он дорожит деньгами, которые получает на содержание внуков, и той суммой, которую дополнительно дают ему Пьер и Полетта, когда приезжают в Сентвиль. Эти деньги помогают ему сводить летом концы с концами. А не будь этого, так может быть… Ну и что ж тут такого? Деньги разъединяют и деньги соединяют.
При мысли о деньгах вспомнился Париж и биржевой маклер, с которым Пьер всегда имел дело. Контора его у самой биржевой площади. Какие в ней отличные прилавки красного дерева и усердно начищенные медные поручни. В приёмной на столе лежат проспекты всевозможных деловых предприятий. Господин де Кастро всегда сам принимал клиентов. Он человек большого ума, и, конечно, безукоризненно честный. Брюнет, невысокого роста, с проседью на висках. Он многому научил Пьера, и как раз от него преподаватель истории получил некоторые сведения о технике банковского дела, весьма полезные ему для исследования о системе, введённой Джоном Ло. А сам-то Ло… Странная личность!.. И вдруг опять возникла мысль, уже не раз приходившая ему в голову. Что если Полетта в самом деле вышла за него ради денег? Сердце больно сжалось, но тут же Пьер с цинической, как ему казалось, иронией подумал, что это с каждым днём имеет всё меньше значения, потому что с каждым днём у него всё меньше становится денег…
И вдобавок ко всему, в этой дыре парижские газеты получались только во второй половине дня. Лионские газеты почтальон доставлял около десяти часов утра. Но там биржевые курсы сообщались далеко не полностью.
А вдруг он выиграет на этот раз, благодаря комбинации, которую ему подсказал этот дьявол де Кастро. Как всегда, Пьер строил воздушные замки и сам не верил в них, — просто тешился увлекательной игрой. Но теперь в его мечтаниях Полетта уже не присутствовала, её место заняла какая-то другая женщина. Пьер не скупился с этой незнакомкой, дарил ей кружевное бельё, как у дорогих кокоток, и чудесные духи… Трудно, оказывается, представить себе в воображении духи… А может кто-нибудь составлять духи по вдохновению, как сочиняют музыку композиторы?..
Боже мой! Ведь есть же на свете люди, которых ничто не сковывает, которые могут поехать в любое место, куда им только вздумается. Поживут то в одном городе, то в другом, отправятся в Ниццу или в Италию. Останавливаются в лучших отелях, не таскают с собой прислугу. Могут позволить себе всякие безумства, сорят деньгами, ни одного вечера не сидят дома, повесничают целые месяцы, а потом вдруг всё им надоедает. И поезд или пароход увозит их. Пьер закрыл глаза и представил себя на море.
В окно доносились голоса и смех игравших на террасе детей. Пьер прошептал: «Долг!..» — и горько усмехнулся. Если верить, что у тебя есть некий долг, — это может быть побудительной причиной твоей деятельности… А если не веришь в этот «долг», а на нём построена вся твоя жизнь?..
Ходить на симфонические концерты открыто, а не тайком, как теперь, потому что вашей супруге такие развлечения скучны, она не в силах понять, как это можно часами слушать музыку. Во всех мечтаниях Пьера Меркадье музыка служила самым веским оправданием любых экстравагантных замыслов. Во имя музыки он простил бы себе всё, что угодно. Когда воображение рисовало ему, как он живёт один, на свободе, не ведая укоров совести, — всё извиняла и освящала музыка. Конечно, в мечтах у него были и рулетка, и скачки, и прекрасная незнакомка. Но ведь всё это было лишь модуляцией звучавшей вдали мелодии.