По тропам волшебных лесов

Они верили, что после смерти вновь возрождаются в телах рысей где-то в недрах лесной чащи и потому всячески привечали диких рысей к своим домам. Достаточно ли этого было, чтобы унять боль в сердцах тех, кто остался жить дальше? Хейта не знала. Она вновь посмотрела на Хобарда. Достанет ли этого ему? Хотя, если подумать, а что еще остается? Только держаться и верить.

Хобард выступил вперед.

– Сегодня мы собрались здесь, чтобы проститься с Берхом, сыном Хобарда…, – он помолчал. – С моим сыном. Проживи он немного дольше, отпраздновал бы этой зимой свои семнадцать лет, – Хобард обвел присутствующих задумчивым взглядом. – Когда Берху исполнился год, он лишился матери, на которую был похож и обликом, и нравом. Он рос проворным, своенравным и любил донимать меня своими бесконечными выходками. Я бранил его, а втайне гордился тем, что он был сильным, независимым и упорным. Берх много чего хотел, и обо многом мечтал. Но… не успел. Что задумывалось, не сбылось. Жизнь рассудила иначе. Или, вернее сказать, смерть, – Хобард тяжело вздохнул. – Теперь он станет жить в ином месте. И близкие его будут иными. Из тех, что едят только свежее мясо и ходят на четырех лапах. Пусть же путь его освещает далекое солнце, а луна бережет от бед и ненастий, – он перевел немигающий взор на погост. – Прощай, сын.

Хобард перенял факел у Эшгара и, собравшись с духом, прислонил его к груде хвороста. Сперва нехотя и лениво перекидывались искры, но вскоре пламя стало стремительно разгораться.

Набросившись на тело Берха, как голодный бешеный зверь, оно лихорадочно устремилось к небу. Огненные языки залязгали клыками, впиваясь в серую облачную пелену. И вот уже не стало видно лица. Пламя навеки обращало в прах эти красивые, точно чьей-то искусной рукой выведенные черты, оставляя их только в памяти.

Хейта больше не видела даже Хобарда. Дикое пламя скрыло его от нее. Она видела только огонь. Бушующий, неуемный, торжествующий с радостью злого безумца, что сегодня, в этот день и час, ему дали вдоволь нарезвиться.

Девушка не ведала, сколько они так простояли. Прикосновение, теперь уже бережное. На нее глядели серые глаза Брона. В них застыл немой вопрос: «Ты в порядке?»

Она бы не услышала, реши он спросить ее вслух, слишком громко трещало жестокое пламя. Но вот так, глядя в глаза, услыхала. Кивнула с благодарностью. Она была в порядке, лучше, чем многие. Она ведь не знала Берха. Хуже тем, кто видел его каждый день. Кто помнил живыми черты его чистого, юного лица.

Костер догорал. Из облака дыма внезапно явился Хобард. По лицу его трудно было что-то прочесть. Оно походило на лик статуи, вытесанной из камня. Эшгар выступил вперед и молвил, не поднимая глаз.

– Проследуйте в трапезную на поминальный обед.

Харпа и Дорх стояли на вершине холма. Дым от погребального костра был виден с него как на ладони. Он взвивался к небу черными клубами, яростный, неудержимый, как извечный мрак, из которого все приходило и в который неотвратимо обращалось после гибели.

Дорх глядел на него глазами полными слез. Потом не выдержал и опустил голову. Харпа тоже смотрела. Но в ее глазах слез не было и головы она не опускала.

Поджатые губы девы-оборотня из рысей гневно подрагивали. Ярость в ее сердце множилась и росла. Ярость к тому, кто отнял жизнь младшего брата, принес страдания отцу и вызвал горькие слезы в глазах старшего. Она заставит его заплатить. Так или иначе. Про обещание «не убивать», данное своим спутникам, она и думать позабыла.

Костер, как видно, догорал. Потому что дым, медленно посерев, растерял дикую злобу и стал неумолимо обращаться в пугающее, опустошающее ничто. Харпа мрачно уткнула взор в низкое, серое небо. Оно выглядело ничуть не лучше, чем та безрадостная хмарь, что клубилась сейчас в недрах ее существа. Рядом неуверенно пошевелился Дорх.

– Берх вспоминал о тебе, знаешь…, – тускло промолвил он. – Хотя он и был слишком мал, чтобы помнить тебя, но он как-то запомнил. Всякий раз, как творил что-нибудь запретное, отец ругал его, он отвечал, мол, Харпа бы сделала также.

Девушка сдвинула брови. «Не заслужила я вашей памяти» – подумала она, но вслух сказать не решилась. Дорх, конечно же, начнет спорить. А вот спорить ей сейчас совсем не хотелось. Вместо этого она обронила тихо.

– Я тоже вспоминала о нем. Обо всех вас.

Краем глаза Харпа заметила, как просветлело лицо брата. Он заулыбался, обрадованно и наивно, точно ребенок. Он и был еще ребенком, даром что старше и на голову выше ее. Их разделяла не только пропасть из времени, проведенного врозь, но и пропасть опыта, полученного за это время.

На долю Дорха выпало куда меньше передряг и страданий. Он не подозревал, что значило по-настоящему мучиться, когда отчаянье беспрестанно рвало сердце на части. Каждый день проводить в борьбе с обстоятельствами, с окружающими, с самим собой. Не знал, каково это – выживать. А еще понятия не имел, что действительно значило – убивать.

Харпа внезапно улыбнулась собственным мыслям. Вот и хорошо. Хорошо, что он всего этого не знал.

– Поесть бы, – бросила она. – В животе сосет.

– Так давай поохотимся! Как в детстве, – живо отозвался Дорх.

Харпа поглядела на него недоверчиво. Она и помнить не помнила, когда последний раз охотилась в зверином обличье. Когда испытывала то одуряющее чувство свободы, заставлявшее сердце бешено колотиться от дикого, животного восторга.

Она неуверенно переступила с ноги на ногу. Дорх дело говорил. «Проклятье! – вспыхнуло у нее в голове. – Была не была!» Харпа кивнула. На губах ее заиграла широкая улыбка, самая искренняя и радостная за очень долгое время. А янтарные глаза разгорелись, точно крупные угли.

Ветер обласкал незримыми пальцами рдяный мох на холме. А мигом позже на него ступила большая мохнатая рысья лапа. Брат с сестрой, обратившись, медленно и мягко спускались к подножию. Зверь покрупнее с неподдельной нежностью поглядел на другого. Тот в ответ нетерпеливо тряхнул палево-дымчатой головой и бодро двинулся вперед.

IV

Хейта задумчиво глядела по сторонам. Трапезная находилась в отдельном просторном помещении. Здесь собирались всегда лишь с одной целью – на застолье, по поводу веселому и не очень. Нынче же повод был совсем не веселым.

По стенам потрескивали светильники. Повсюду рядами стояли узкие столы с лавками, а в конце на деревянном возвышении находился массивный стол с резными креслами, – места для главы и его семьи.

Хобард медленно поднялся по ступеням и сел за стол. Эшгар занял место по правую руку от него, натянутый как тетива. По его скорбному лицу легко угадывалось, что он как нельзя лучше осознавал весь ужас сложившейся ситуации.

Хейта и ее спутники тоже заняли места за одним из столов. Девушка пытливо огляделась. Со стороны могло показаться, что ее просто одолевает любопытство. Но мысли Хейты были заняты совсем иным. Убийца Берха наверняка был с ними сейчас, в этом самом зале. А потому ухо надо было держать востро.

Один из оборотней, коренастый, с густой копной рыжевато-русых волос направился к столу Хобарда. Он взял слово, Хобард только молча кивал. Как видно, смекнула Хейта, принимал соболезнования. Наконец, оборотень почтительно поклонился и направился к своему столу. Хейта цепко вглядывалась в его лицо, силясь уразуметь, походил тот на подлого убийцу или нет.

А лицо было худощавым и длинным. Обрамленное жесткой щетиной, с прямым носом, отмеченным едва заметной горбинкой, маленьким ртом и небольшими, но очень жесткими желтовато-карими глазами, оно не вызывало теплых чувств и походило более не на морду рыси, а на лик какой-то яростной хищной птицы.