Пока, заяц

— Тём, — я прошептал, держа его за руку. — Оживи немножко. Ну ты чего?

Он головой тихонечко покачал и другой рукой стакан с чаем схватил. Меня всё не отпускал, дрожал едва заметно и пытался искренне улыбаться.

— Не могу, — ответил он. — Я очень стараюсь, правда. Прости, что столько ною, что плачу постоянно.

Тёмка освободил от меня свою руку и аккуратно чаю хлебнул. А вагон всё трясся и нёсся по шёлковому железу в ночную тёмную твердь. Ветром свистел за окном, хлопал дверями в соседских купе, противным скрежетом за уши дёргал. Темно за окном, ни огней, ни столбов, только луны бледная точка запуталась в облаках. Тёмкины гирлянды на окошке нам были солнцем: тёплым маленьким и на батарейках.

— Иногда на себя смотрю со стороны, и тошно становится, — сказал Тёмка и взглядом застыл в холодном окне. — Даже не понимаю, как так можно. Прям утопиться охота. А ничего поделать не могу.

И засмеялся тихонечко, а потом на меня посмотрел неловко.

— Чего ты? — спросил его я.

— Ничего. Просто ты меня ещё так разбаловал, конечно.

— Чем это?

Ничего мне не ответил, сел рядом со мной, руки на коленки сложил и весь сгорбился. Не смотрел на меня даже. На плечо мне обрушился, кудряшками своими мне подбородок защекотал и дрожащими руками в меня вцепился.

— Чем разбаловал, ну?

— Тем, что такой добрый ко мне, — он ответил и тяжело вздохнул. — И я просто уже так к этому привык. Воспринимаю тебя, как должное. И постоянно себе напоминаю, что ты, что… то, что у нас есть, это ведь… Кроме как благом самым настоящим, и не назовёшь.

Я с него посмеялся негромко, моську его рукой обхватил и прямо в глаза ему посмотрел.

— Чего ещё выдумываешь? — я сказал ему с улыбкой. — Опять тебя понесло, да?

А он из моих рук вырвался и опять на меня плюхнулся, всё не хотел со мной взглядом пересекаться.

— Не выдумываю, — произнёс Тёмка. — Не за что меня было такими подарками судьбы закидывать, не сделал я ничего. Не заслужил. А по итогу ты всё равно со мной, и все эти два года…

Он вдруг замолчал, задумчиво нос почесал и продолжил:

— Даже больше, чем два года. Раньше как будто так легко не дышалось. И спокойно так не было. И как будто даже… Не знаю, Вить.

Он опять на своё место вернулся, подушку белую взбил и поплотнее к стенке прижал, чуть светильник в углу не загородил. Спиной к подушке прижался и на сиденье своё залез, согнув коленки.

— Договаривай уж, — тихо сказал я. — Что как будто? Как будто что?

— Как будто ничего уже в жизни и не надо, — ответил он мне и плечами пожал. — Потому всё уже есть.

Наше маленькое купе на миг вспыхнуло розовым тёплым светом, пока поезд мимо фонаря за кустами орешника проплывал. Мягким бархатом засиял, белыми полотенцами в плетёных боковинах, занавесками с цветочками на тугой резинке. И снова всё стихло, опять только солнце наших гирлянд светило. Тёмкины задумчивые глаза в полумраке и стук колёс в самом сердце. В каждом ударе, в каждом вздохе будто весь прописался.

Я скинул грязные потные кроссовки и сел по-турецки напротив Тёмки. Он разогнулся и ко мне поближе придвинулся, руку свою на мои спортивные штаны положил и в глаза мне посмотрел. Сидел в мягком шёпоте гирлянд на окошке, в ночном мраке леса за его холодным стеклом.

— Можешь мне только одно пообещать? — он спросил меня с дрожью в голосе.

И вдруг сорвался в глубокую пропасть, не голосом уже говорил, а шёпот кое-как выдыхал, шёпот, который почти что терялся в стуке колёс.

— Пожалуйста, — Тёмка произнёс еле-еле и ещё крепче меня за штанину схватил. — Если вдруг когда-нибудь надоем. Если устанешь. Если сил больше не будет меня терпеть. Ты только скажи, ладно, Вить? Я лучше пусть поплачу, пусть убиваться буду, но хоть обманутым не останусь, ладно? Ты ведь родной, ты ведь обманывать не будешь меня, да ведь?

— Никогда не буду обманывать, — тихо вырвалось у меня.

— Не будешь, — он повторил с улыбкой. — Ты просто так не болтаешь. Никогда не жалей меня. Всё как есть говори, ладно?

Он тихо вытерся рукавом и опять замолчал, опять в пении колёс по холодным шпалам нас с ним утопил.

— Вить? — прошептал Тёмка.

— М?

— А чего у нас там покушать есть?

— Проголодался?

— Да. Можно.

***

Перрон на станции «Хоста» извивался бетонной змеёй с жёлтым краешком. Тёмно-рыжие нити железной дороги ещё дальше тянулись, к самой горе, к её зелёному пушистому бархату, в дым облаков, что зацепились за деревья и лениво ползли по ветру. Небо разразилось тугим серым цветом, прохладой давило на землю и воздух наполняло влагой и свежестью. Как в тропиках прямо, как в джунглях, с солёным привкусом моря на кончике языка.

— Погоди, покурим, ладно? — я сказал Тёмке и снял тяжёлую спортивную сумку с плеча, на скамейку её поставил.

Сигаретой завонял в свежей прохладе, немножко даже загрустил, что пришлось чудный воздух своим дымом уничтожить. Ненадолго. Докурю и дальше пойдём, надышимся с ним ещё.

А за забором, где-то далеко-далеко, уже переливалось море серо-зелёной лазурью. Под бледным солнцем сверкало своими волнами, солью и свежестью дышало на нас. Опять меня повстречало и шёпотом волн вдали поприветствовало. Давно с ним не виделись, последний раз с мамой ещё сюда приезжал, когда десять лет было. В пансионате останавливались, в «Золотом колосе», когда ей путёвку на заводе дали. Вдвоём с ней отдыхали, никто больше с нами не поехал, ни Танька, ни отец. По набережной вечером с ней гулял, чурчхелу ел, потом траванулся и два дня блевал, никуда с ней не выходил. Сидела меня всю ночь и с температурой караулила, тазик у кровати держала.

А потом опять вечерами гулять с ней срывались, в столовые всякие заходили, в кафешки, по частному сектору с пальмами и вечноцветущей зеленью с ней прогуливались. И снова терялись в мерцании ночных огней на набережной, в детских аттракционах, среди тиров этих несчастных, в мигающих вывесках и в шуме толпы.

Пластиковой удочкой рыбку ловил в маленьком резиновом бассейне, вытягивал её на магните, за что мужик с сумкой на поясе меня игрушкой наградил. Набор машинок в яркой коробке мне вручил. Я такой довольный был, тупой и наивный, радостью весь светился безмозглой и до самого Верхнекамска коробку не открывал. Дома уже с машинками поиграл, всю жизнь их берёг, крепкие, классные, краска почти не слезла. До сих пор где-то валялись, Ромка недавно с ними возился.