Пока, заяц

Пока в очередной раз сердечком своим не поймёт, как сегодня меня своей печалью обрадовал, как огонь всей живой сути на свете для меня разжёг своими словами. Взглядом своим, когда на меня посмотрел и глазами будто бы прошептал, что никуда не поедет. Что меня здесь не бросит мёрзнуть на тугом верхнекамском морозе. Не даст мне погибнуть в собственной глупости, утопиться в нелепых переживаниях и с ума сойти тоже не даст. Чтоб по врачам больше не бегал, чтоб не думал, что сердце вдруг

остановится без причины и душа из тела прольётся последним вздохом.

Первый этаж смолк и застыл в звонкой тишине.

Ненадолго совсем, пока голоса Аньке с Олегом громом не заорали:

— Горько!

Тёмка сам целоваться полез. Теплом своих губ меня окатил, чмокнул тихонько и осторожно, словно больно мне сделать боялся. И касание это колючей молнией стрельнуло по всему телу, в кончики пальцев ударило раскалёнными иглами. По хребту пробежало шёпотом мурашек и умерло где-то в груди.

В каждом вздохе теперь это «горько» во мне поселилось. Он во мне его поселил своим поцелуем.

— Не-а, — сказал я и посмеялся тихонько. — И совсем даже не горько. Сладко очень.

— Приторно даже, — прошептал он с улыбкой.

— Не нравится, что ли?

— Нравится. Всю жизнь хочу, чтобы так было.

Я прижал его крепко-крепко к самой груди и сказал тихо на ушко:

— Теперь точно будет. Никуда от меня только не убегай. Слышишь?

— Слышу.

— Вот и слушай молча.

А танец наш всё продолжался. Всё кружились и кружились с ним плавно по залу, ботинками шаркали по паркету, неловкими взглядами шустро кидались, улыбались, как дурачки, и светились оранжевым бархатом киловаттного света.

Света, что сиял в наших судьбах, как луч проектора для плёнки сияет. Движением и жизнью судьбу наполняя, самой сутью бытия и треском сонного кинотеатра. Когда в полумрак сладостный окунаешься, носом вдыхаешь приторный аромат и в мерцающих на экране картинках теряешься.

Так же и мы с ним терялись. В доме культуры посреди бального зала. Под светом прямо со съёмочной площадки. Под теми лучами, которые не одну историю любви осветили для миллионов сердец.

Под светом, который и наши сердца освещал.

Глава 11. "Хостинский Бродвей"

XI

Хостинский Бродвей

Хоста,

Август, 2017 год

Зелёная надпись «туалет свободен» путеводным огоньком сияла в самом конце коридора купейного вагона. Изумрудными пикселями переливалась и не давала мне затеряться в ночном полумраке душной болтанки. Поезд вдруг громко подпрыгнул, и ладони ошпарило чайным кипятком в гранёных стаканах с подставками.

— Сука, — вырвалось у меня.

Тёмка меня услышал и открыл дверь, на весь вагон ей заскрипел. Тугая дверь, старая, ручка на соплях держалась.

— Не обожгись, — предупредил я и чашки с чаем поставил на стол в белой скатерти.

Тёмка закрыл за мной дверь и опять к своим гирляндам прилип на окне, второй конец уцепил за железную вешалку и отошёл в сторонку полюбоваться.

— Красиво? — довольно спросил он меня и сел за стол.

— Красиво. Да, — ответил я и устроился напротив в пушистом бордовом бархате.

Ложка в стакане на всё купе загремела, когда поезд скорость набрал. Нервно зашарахалась об железный подстаканник и вклинилась в симфонию нашей дороги.

— Есть пока не хочешь? — я спросил Тёмку.

А он в окно уставился: с интересом глядел на смазанное месиво нашей дороги, чёрные силуэты деревьев на фоне потухшего неба разглядывал. На секунду вспыхнул мягким розовым светом и опять в полумраке гирлянд очутился, когда фонарный столб остался далеко позади.

— Тём?

— М? — он отлип от окна и на меня посмотрел.

— Есть, говорю, пока не хочешь?

— Не хочу пока. Потом.

И опять нос повесил, чаю осторожно хлебнул и поправил светильник над подушкой в углу. Совсем весь раскис после своих результатов. Не жил, не дышал, всё как будто терпел. Биение сердца терпел в груди, наш летний воздух, каждый закат со мной, рокот колёс под ногами и наше с ним беззаботное путешествие.

Я специально нам места в вагоне СВ взял, чтобы не делиться ни с кем, чтоб вдвоём могли побыть. Чтоб весь мир в иллюминаторе старого вагона только нам открывался, чтоб только для нас названия станций сияли, нам только путь до Хосты указывали и чтоб только нам встречные поезда своим грохотом выли в самое сердце. Чтоб он хоть отвлёкся немножко от грустных мыслей, чтоб ушки свои опять расправил и здоровым румянцем весь засиял. Чтоб у меня больше душа не болела, когда опять глазки его увижу несчастные и потерянные.

— Чай какой вкусный, — Тёмка тихо сказал и поставил стакан на стол. — Уютно так. Спасибо тебе.

И мне улыбнулся в полумраке светильника над подушкой, ярко, но немного натянуто, будто сам себя всё терпел и не мог разжечь огонёк на душе.

— Уютно, — повторил я. — Тележки со сладостями только не хватает. Да ведь?

— Мгм.

Тёмка опять потянулся к раскалённому стакану. Я аккуратно схватил его за ладонь, льдом его кожи на миг обжёгся и в глаза ему посмотрел. Оба с ним замерли в металлическом треске нашего вагона, в пряном чайном аромате и надоедливом ложечном звоне.