Пока, заяц

— Не хотел, чтобы ты видел, какой я слабый, — тихо пробубнил я и голову стыдливо опустил.

— Неужели так переживал, что я уеду? Что даже в приёмный покой прибежал с панической атакой? Думал, что сердце, наверно, да? Я ведь знаю, у меня тоже такие приступы были.

— Потом ещё один раз туда ездил. В апреле. Незадолго перед твоими результатами. Я даже к Романихину записался на приём. Ну, к кардиологу, который меня мелкого на операцию направил. У него очередь огромная, он меня только зимой сможет принять. В Москве сейчас работает. Умный мужик. Спас меня тогда.

Тёмка опасливо огляделся. Никого. Только мы с ним в вагоне трясёмся. Он достал руку из-под стола и вцепился в мою ладонь. Холодом меня ошпарил в ту же секунду и дрожью своей поделился.

— Ты вот меня мелким и глупым называешь, — сказал он негромко и улыбнулся. — А сам-то, а?

— Мгм… — ответил я и взгляд на него даже стыдился поднять.

Тёмка отпустил мою руку и к окну приложился. Смотрел на огоньки в тёмной ночной дали.

— Вон там, видишь? — спросил он меня и пальцем ткнул в холодное стекло.

— Да. Город светится. Вижу.

— Мгм. Ростов. Пока нам говорит. Огнями нам своими машет.

Сколько душевной крови этой ночью пролил ростовский вокзал. Бесконечным рельсовым шёлком будто сердце рассёк. Летним горячим воздухом вместе с жаром и духотой принёс мысли и озарения всякие разные в наши глупые головы. На долгие годы запомнится мне своей безмолвной мудростью. И голос тётки в громкоговорителе, и её объявления сладкой песней всю жизнь будут звучать в недрах памяти.

Ростов-Главный.

Долго ещё в сердце будет перестукиваться звоном колёс. Последним рубежом перед солнечным югом застынет в памяти на всю жизнь. Уже застыл, и никогда не растворится, и никуда не исчезнет. Душной безветренной истиной закаменеет в юных глазах и в каждом далёком свисте поезда в родном Моторострое всякий раз оживёт.

Глава 14. "Значит, не пропал"

XIV

Значит, не пропал

Москва,

Декабрь, 2017 год

Больница московская. Старая, вонючая, ничем не лучше наших верхнекамских, насквозь таблетками провоняла, спиртягой ядрёной и бабкиными платками. У регистратуры столпились, даже за день до Нового года им не отдыхается. Сам тоже стоял, ждал своей очереди к кардиологу, терпеливо ждал, как дурак. Все свои бумажки из Верхнекамска привёз, обследования всякие, из детской карточки своей всё повытаскивал и свежие анализы тоже взял с собой.

Пусть Романихин на них посмотрит, пусть уже скажет, что там у меня с сердцем весной происходило. Стоит переживать за что или нет? Ему виднее, он же меня тогда на операцию направил. Десять лет назад. Так давно уже, с ума сойти. Совсем ничего у меня с тех времён не осталось: ни детства, ни мамы, и школа родная закончилась, и Олег уже и не Олег будто. Весь женился, ребёнка завёл, а Стас будто за ним повторяет, тоже в следующем году жениться собрался. На Дашке своей.

Совсем ничего из детства не сохранил. Только сердце больное с тремя железными окклюдерами.

Сувенир мой.

***

— Кофту задираем и молча стоим, ясно? — сказал мне врач.

Романихин Андрей Валерьевич скорчился весь своим морщинистым лицом и посмотрел на меня из-под очков. Рукой так к себе поманил, мол, ближе подойди, а сам достал свою слушалку, подул на неё разок, об халат свой белый протёр и приложил к моей груди. Холодно так, на секунду отпрыгнуть от него захотелось. Он задумчиво замер в грохоте моего сердца, что-то закивал сам себе и на меня даже совсем не поглядывал. По-врачебному так слушал. Холодно и цинично даже, без человечности всякой и сопливых цацканий — я будто опять медкомиссию перед армией проходил.

— Дыши, ладно? — врач заскрипел мне старым голосом.

И я задышал. Всей грудью запах больничного спирта с ядовитыми таблетками втянул, посмаковал его даже немножко, детство вдруг вспомнил. Когда с Золотовым в седьмом классе в кровь разодрались и в кабинет медсестры с ним припёрлись. Прапорщик нас за уши притащил, Миронов тот самый, про которого мы ещё песню потом написали. Козлина толстожопая.

— Садись пока, — Романихин сказал мне, по пузу меня хлопнул и опять в свою тетрадку уткнулся.

Всё писал что-то, красиво так писал, разборчиво и понятно, ручкой летал по клетчатым страницам толстой тетрадки в кожаном переплёте. А я кофту свою опустил, штаны спортивные подтянул и сел на скрипучую изодранную кушетку. Грудь ещё немножко горела холодным огнём там, где он меня слушал, сердце так билось спокойно под тёплой кофтой, ровно и тихо, очень размеренно и невесомо.

— Куда убежал, садись сюда, — Романихин сказал мне и пальцем на стул показал. — Кричать, что ли, тебе буду?

Стул напротив врача заскрипел под моим весом на весь кабинет. Под кем угодно заскрипит, старый же, разваливается уже весь.

— Значит, смотри, — он сказал мне, снял свои толстые очки и глаза протёр, на меня так задумчиво посмотрел и продолжил: — Шумов я не слышу. УЗИ у тебя хорошее. ЭКГ все, которые сняли, в норме, на них тоже патологий никаких не видно.

— А эти… как их… — я защёлкал пальцами, всё пытался вспомнить нужное слово. — А с экстрасистолами там что?

— А что с ними? Они есть, как и у любого здорового человека есть. Бигеминии, тригеминии. Единичные. Максимум десять, ну, двадцать в сутки. Ничего страшного, это в пределах нормы.

— А то, что я тогда на скорую бегал? — я всё никак не мог успокоиться. — У меня сердце как будто, даже не знаю, как вам правильно сказать. Как будто проваливалось куда-то. Как будто…

И он вдруг меня перебил, с улыбкой так влез в мой монолог и жестом руки меня притормозил: