Пока, заяц
Шрифт:
— Я смотрю, — пробубнил он слюнявым ртом. — Ложись рядом. Покурил?
— Да. Покурил.
И опять за спиной у него лёг, к себе крепко прижал и своей мокрой футболкой с его сцепился на горячей пыльной простыни.
— Когда уже поедем, а? — жалобно прохрипел я и лоб вытер мокрым вафельным полотенцем.
Поезд в ту же минуту будто нытьё моё услышал, громко загрохотал металлической тушей и тронулся с места. Ростовский вокзал за окном тихо поплыл, люди с чемоданами быстрей побежали по перрону,
— Вон, пожалуйста, — сказал Тёмка и посмеялся. — Вот и поехали, прям как ты и хотел. Да, Витюшка?
Повернулся ко мне и в нос меня быстро чмокнул. Я вдруг оцепенел в рокоте вагонной обшивки. Мир вокруг весь затрясся, куда-то вперёд побежал, а разум весь затопило одним его маленьким словом.
— Как ты сказал? — я переспросил его тихо.
— Я сказал, что мы поехали, прямо как ты и хотел.
— Нет, нет. Назвал меня как?
Тёмка на меня опять обернулся и ответил:
— Витюшка.
— Точно. А ты откуда знаешь?
— Чего знаю?
— Откуда знаешь, что меня мама так называла?
Тёмка выбрался из-под моей руки и опять на меня посмотрел, весь нахмурился и заблестел глазами в свете вокзальных фонарей за окном.
— Я вот только сейчас это от тебя впервые в жизни услышал, — ответил он монотонно. — Правда, что ли, называла?
— Да, — тихо ответил я. — Витюшкой называла. Нет, ты точно не знал?
— Не знал я, говорю же тебе. Чего ты? Хочешь, не буду больше так называть, всё.
— Да нет, нет, — сказал я и опять покрепче Тёмку к себе прижал. — Это просто так странно.
— А чего странно-то? Ласкательное имя. За столько времени можно уже было что-то и придумать, да? Ты же меня Тёмкой называешь?
— Да, но Витюшкой меня никто больше никогда не называл. Мама только.
Он ко мне плотнее прижался, весь прямо утонул в моём потном тепле и пробубнил еле слышно:
— Меня зайцем до тебя тоже никто не называл. И даже мама не называла.
Наконец-то прохлада слегка разгулялась, купе затопило холодным бризом из кондиционера. И дышать сразу легче стало, и шея потная обсыхать начала потихоньку. Тёмка будто мёрзнуть даже начал, тихонечко задрожал от холода и ещё крепче ко мне прижимался. Не прижимался даже, а пожар внутри меня разжигал. То ли нарочно так сильно об меня тёрся, то ли и вправду согреться пытался.
— Посмотрим, кто скрывается под маской! — послышалось с экрана проигрывателя.
— Мужик какой-нибудь, кто там ещё? — усмехнулся Тёмка.
— Не угадал, — сказал я и
довольно заулыбался. — Баба.— Ну баба, господи. Какая разница.
А он только сильней ко мне прижимался, всё сильнее будто дрожал. И вроде не жарко уже, наоборот, холодно даже, а всё тело внутри распалилось июньским пухом.
— В вагон-ресторан, может, сходим? — предложил я.
— Вот ведь недавно ели.
— А что ещё в поезде делать? — спросил я и громко зевнул. — Только жрать и спать. Ты спать хочешь?
— Нет, — Тёмка ответил и со своего места вскочил.
— Ну вот. Значит, жрать пошли.
По дороге в вагон-ресторан я рассказал ему про последнюю поездку с мамой, про мальчика Сашку, про то, как мы с ним бегали по вокзалу. Времени было предостаточно, ресторан в другом конце поезда был. Мы с ним каких вагонов только не прошли: и плацкартных, и купейных, и СВ, как у нас, и какой-то даже служебный прошли, где совсем народу не было.
В вагоне-ресторане пусто оказалось, никого, кроме нас. Столы в красных скатертях, сиденья в бордовой обивке и занавески тоже красные были. И скромный бар в самом конце вагона рядом с проходом на кухню, а у бара маленький телевизор висел у самого потолка, какие-то новости кое-как с помехами показывал. Женщина с кухни принесла нам две тарелки макарон со свиной отбивной и оставила нас совсем одних во всём вагоне.
— Как, говоришь, мальчишку того звали? — Тёмка спросил меня и вилкой вцепился в отбивную на треснувшей тарелке.
Мясо сухое оказалось, резиновое, ножу совсем не поддавалось. Приходилось на вилку нанизывать и варварски зубищами раздирать.
— Восемьсот рублей, охренеть, а, — я проворчал недовольно и кусок мяса кое-как оттяпал. — Сашка его звали. Фамилию не помню.
— М, интересно, это не тот, который Самаров?
— Не помню, сказал же. Что за Самаров?
Тёмка кое-как прожевал мясо и морду скривил. Достал изо рта кусок с тугими жилами и бросил на краешек тарелки.
— Да Сашка Самаров, — сказал он и глотнул квасу из пластикового стакана. — Я когда в реабилитационный центр ходил, ну, к нам туда, в «Апрель», там мальчик один был. По описаниям на твоего похож. Какая-то у него врождённая травма была, да, ноги, руки.
— Не авария, значит?
— Нет. Точно нет, что-то врождённое. Мы с ним разговаривали иногда. Я, Дина, он. Когда в очереди на электрофорез сидели.
Я украдкой покосился на его дрожащие руки с зажатой между пальцами вилкой и аккуратно поинтересовался:
— Тебе хоть помогло? Ну, электрофорез? Все эти процедуры?
— Не знаю, — Тёмка ответил и плечами пожал. — Я тоже всё время маму спрашивал, говорил, что не помогает же, всё равно руки трясутся, толк-то какой? А она говорила, что есть толк, что не ходил бы, ещё хуже было бы. Куда уж хуже-то?