Пока, заяц

— Как будто переворачивается, как будто замирает, как будто останавливается на секунду, а потом опять начинает биться. Так?

Я замер на миг и тихо ответил ему:

— Да. Так. Я же вам не рассказывал. Вы откуда знаете?

Романихин рукой мне махнул, уткнулся в свою тетрадь вместе с ручкой и добавил:

— Экстрасистолы это. Не переживай. В том участке мышечной ткани, где у тебя установлены окклюдеры, я никаких изменений не вижу. Сократительная функция левого желудочка у тебя…

Он опять очки снял, в кучу бумажек моих полез, достал глянцевые снимки УЗИ, присмотрелся к ним повнимательней, к самому носу поднёс и сказал:

— Шестьдесят два процента. По Симпсону. Знаешь, что это такое?

— Нет, — я пожал плечами и глупо уставился на него.

— Значит, что здоровое сердце у тебя. Ни процентом меньше, ни процентом больше. Тем более, ты спортсмен. Спортсмен же?

Я вдруг так засмущался, заёрзал на одном месте и шеей задёргал:

— Ну так уж. В прошлом. Сейчас для себя просто тренируюсь.

— Неважно. Занимаешься всё равно?

— Занимаюсь. Да. Боксом.

— Вот. Это всё очень здорово, это всё полезно, если жалоб нет, продолжай.

Я совсем ничего не понял. Жалоб, говорит, нет, всё, говорит, в порядке, беспокоиться не о чем. А как же не беспокоиться, когда есть о чём? Когда в груди на секунду будто пропасть гигантская разрывается, когда в неё без предупреждения сердце ныряет, когда в виски стуком молота отдаёт, когда будто душу из груди на секунду выдёргивают, а потом обратно суют? Так ему всё это рассказать захотелось, объяснить всё в деталях, красивым языком описать, как Тёмка умеет. Чтоб с эпитетами всякими, чтоб ярко так было и понятно. Чтоб сам Романихин мои жалобы смог все почувствовать.

Врач очки свои поправил и посмотрел на меня с довольной улыбкой:

— Давно у тебя это всё было? Последний раз когда твои жалобы беспокоили?

— Последний раз где-то в апреле.

В апреле. Как раз когда свадьба была у Олега, когда Тёмке по поводу его программы позвонили прям посреди застолья.

— А потом что? Всё прошло? — Романихин опять спросил меня.

— Прошло, — я тихо ответил ему, и в голове вдруг какое-то осознание странное вспыхнуло. — Прошло всё, да. После этого больше не жаловался. Я просто к вам записался на конец года, потому что очередь была и… только сейчас вот к вам попал. А так, да. Так уже с апреля ничего не беспокоит.

Он мне заулыбался, выдохнул тяжело, по-врачебному, и поинтересовался у меня:

— Переживал о чём-то? Нервничал?

— Было такое. Да. Нервничал.

— Учёба, работа, любовь?

— Всё есть, — я ответил и на секунду замялся.

Врач захохотал на весь кабинет:

— Нет, я говорю, переживал из-за чего?

— А, это. Не знаю я. Из-за всего понемногу.

Сидел и врал ему. Нагло врал, бессовестно и паскудно, за всю жизнь так врать и не научился. Как пацан сопленосый, сидел перед ним и на ходу чушь порол, как когда мать в школе к моим пальцам прокуренным принюхивалась, а потом мне с отцом концерт устраивала. Всё орала, что из школы выкинут, что в военное училище не смогу поступить, как дед, родину защищать не смогу, семью опозорю и на завод пойду. И слава богу, только насчёт военного училища права оказалась, не поступил я туда. И не пытался даже.

— Ну вот видишь, Виктор. Это всё идет от нервов. Даже термин такой есть — кардионевроз. Да, да, есть, даже не сомневайся, вон, в интернете сам посмотри. Люди со здоровыми сердцами живут себе спокойно, себя чем-то накручивают, переживают. Родственник умрёт, или ещё чего в жизни бывает, мало ли. Говорят же так, «на нервной почве». Это всё правда, так и бывает, на нервной почве. Вот и у тебя так случилось.

— А если, не дай бог, повторится? Тогда что?

Он развёл руками и засмеялся:

— Тогда опять ко мне приезжай. А так, конечно, причину переживаний устрани, и всё. И всё сразу пройдёт.

Романихин опять за бумажки мои схватился, полистал их старыми морщинистыми руками, в сторонку отложил и сказал, пожимая плечами:

— Здоров, чего ещё тут смотреть? Нет у тебя ничего. Симулянт, понял? Второй раз тебя сейчас отправлю служить. Хочешь, что ли?

Я по-дурацки заулыбался во все свои зубы и неловко ответил ему:

— Нет. Наслужился уже. Спасибо.

— Вот и поезжай домой. Новый год встречай, отдыхай. Каникулы. Воздухом дыши. На бокс свой ходи. Понял меня?

— Понял.

Я ему руку свою протянул, а он мне свою. Обменялся с ним крепким рукопожатием и даже отпускать не хотел: так он меня успокоил, я как будто к психологу сходил. Как будто опять новость от Тёмки услышал. О том, что не поедет никуда. Так тепло на душе вдруг стало.

Я собрал со стола все свои бумажки, сложил их в чёрную сумку, через плечо её перекинул и спросил врача напоследок:

— Тридцатое число уже. Вы хоть в праздники-то отдыхаете?

— Отдыхаем, — ответил он и на часы зачем-то посмотрел, как будто у него там календарь был. — Сегодня вот крайний день приёмов. Завтра всё, завтра уже за стол.

— Как вы сказали? Крайний?

— Да. Крайний. У нас «последний» как-то не принято.

Я тихонько заулыбался и добавил:

— У меня братишка так говорит.

— Тоже врач?

— Нет.

— А кто он у тебя?

Пристал ко мне. Сам виноват, сам же к нему с разговором полез.

Я поправил сумку на плече, шмыгнул громко на весь кабинет, на Романихина посмотрел и сухо ему ответил, так сухо, даже с каким-то раздражением: