Пока, заяц

— Мам, — сказал я и звонко брякнул железной ложкой. — Я щас спать пойду.

— Спать пойду, — ворчала она. — Сиди, смотри, я тебя гоню, что ли? Спать он пойдёт.

Я посидел молча немножко, ногой подрыгал, на маму покосился с хитрой улыбкой и негромко заговорил:

— Ну, вот этот вот. Другой, который с бородкой. Он получше уже, да.

Она на меня замахнулась тем же полотенцем, которым за столом меня отлупила, и проворчала:

— Как врежу щас только!

Я над ней посмеялся и в сторонку дёрнулся, чтоб полотенцем не смогла меня достать.

— Шучу, шучу, — сказал я сквозь смех. — Все страшные. Под стать этой колхознице.

— Селушка она. Селушка. У нас вон, выйди на улицу, полно таких шастают. Всем теперь в Москву, что ли, ехать? Приехала она. Дома пускай за курями бегает.

Сижу с ней, вроде смотрю сериал, полчаса ведь уже прошло, а ничего не соображаю совсем. Кто куда идёт, зачем, что говорит, для чего? Только и делал, что на собственные мысли отвлекался и по странному смаковал момент, пока с ней рядышком сидел на старом и пыльном кресле в полумраке нашего телевизора.

— Витька, — сказала мама и глянула на меня. — Ко мне начальница отдела на той неделе должна в гости приехать. Придёшь уж после школы, посидишь, что ли? В форме ей покажешься?

— Так она меня уже видела. В девятом классе. Разве нет?

— Это другая. Новая там какая-то. Хорошая такая, говорят. Может, с путёвкой ещё поможет, фиг его знает. Придёшь уж пораньше, посидишь? Убудет у тебя, что ли?

— Приду, — сказал я и в подтверждение своим словам искренне ей улыбнулся и кивнул.

— Без своих выступлений только давай. Медали там все свои покажи, кубки, чего там у тебя ещё есть? Понял меня?

— Понял.

И опять замолчала, довольная сидела, чаем хлюпала и хрустела печеньями.

— Любишь ты мной похвастаться, да? — я хитро спросил её.

— Чего ещё?

— Похвастаться, говорю, мной любишь.

— Сиди ещё знай. Болтает тут. Хвастаться. Было бы чем.

А сериал всё шёл и шёл и не заканчивался даже, мутной тягомотной речкой струился прям по мозгам. Больно так было и неприятно, будто солярку в башке разлили. Я сидел на кресле, подперев щёку рукой, на миг глаза закрывал, резко дёргался и громко вздыхал. Раз пять так, наверно, чуть не уснул. А мама, смотрю, всё сидит, печеньями трескает, и ни в одном глазу даже.

Я встал с кресла и потянулся, старая тельняшка аж до пупка задралась. К маме подошёл, на пол сел и голову ей на колени положил. Шаль у неё на коленках была такая мягкая, тёплая, пушистая, и не кололась совсем. Духами её любимыми пахла, совсем чуть-чуть, прямо на кончике носа.

— Мам? — жалобно протянул я и посмотрел на неё снизу вверх.

— Чего? — бросила она.

— Спать я хочу, чего. Сама не хочешь?

Она посмеялась:

— А мне-то что? Я не устала. Ты в школе-то носишься целыми днями с пулемётами своими, не я. Иди спи ради бога.

Я поднялся на ноги, по руке её тихонько погладил и зашагал в сторону двери.

В дверном косяке застыл, глянул на маму и сказал ей, громко зевая:

— Расскажешь завтра, что там было? Чтоб я на второй серии у тебя каждую минуту не спрашивал.

Она брезгливо махнула в сторону телевизора и проворчала:

— Да не буду я дальше смотреть. Мутотень эту ещё. Этого она любит, того она не любит, третьего, оказывается, тоже любит. Пиздорвань какая-то.

Я вернулся в кромешную тьму своей комнаты и заперся изнутри. Свет даже не стал включать, чтобы сон не спугнуть. Даже не раздевался, так в постель прямо плюхнулся, в трико и в тельняшке. А за окном метель скреблась по стеклу сухими снежинками, собаки разлаялись где-то вдали, ветер свистел в щёлках в окне. И луна где-то высоко-высоко в ноябрьском холодном небе зависла бледной лампочкой.

Только она в ту ночь мои сны освещала.

***

Вид за окном замедлился. Совсем тихо перрон поплыл и вдруг полностью замер. Поезд шумно фыркнул и густым паром окатил прохожих с чемоданами на колёсиках.

— Уважаемые пассажиры, — захрипели на весь вокзал громкоговорители. — Скорый поезд «Саратов — Верхнекамск» прибыл на первый путь. Нумерация вагонов с головы состава.

На улице так ярко, как будто и не ночь, как будто день. Как будто рядышком где-то футбольное поле с ослепительными софитами. Белым солнцем будто зависли над вокзалом и разбивали тугой мрак летний ночи.

Нога сама как-то нервно задёргалась и застучала носом поцарапанных берцев по железному полу возле двери с иллюминатором. Стою, зажав кончик нижней губы меж зубами, а сам взглядом бегаю по перрону, лицо знакомое высматриваю. Никого не знаю, одни рожи чужие да безликие, спешат, мельтешат, куда-то несутся и хрустят колёсами чемоданов по сухому асфальту.

— Молодой человек, стоянка долгая, куда торопимся? — проводница сказала мне.

Я отошёл в сторонку, она подбежала к иллюминатору, ручкой громко затрещала и дверь распахнула с холодным металлическим скрипом. На улице уже не так жарко, совсем не как в Саратове. Летняя прохлада нежно прямо в нос меня чмокнула, когда дверь открылась. Я поправил на плече потрёпанную спортивную сумку и на перрон спрыгнул.

Туго завязанными берцами будто землю родную поцеловал.