Пока, заяц

Мир вокруг весь куда-то тихонько поплыл, долго ещё буду от двухсуточной болтанки отходить и привыкать к спокойной твёрдой поверхности. Я поправил фуражку на голове и огляделся. Стоял, зажатый между двумя зелёными тушами старых поездов на обгрызенном перроне, и терялся в бесконечном потоке галдящих людей.

Я глянул в сторону надземного перехода и на миг ослепился ярким огнём высокого вокзального софита. Он холодным солнцем светил и не давал станции совсем во тьме утонуть. А сзади в тёмно-синем спящем небе ленивыми белыми клубами проплывали облака пара из двух здоровенных труб химсорбентного завода. Медленно и спокойно плыли, никуда не торопились, растворялись в ночной тиши и всё так же наш город травили невесомым ядом.

Как раньше. Как будто и года этого не прошло.

По спине вдруг мурашки непонятные пробежали, тяжесть чьего-то взгляда всем телом почувствовалась. Я обернулся и вмиг потерялся в пёстрой толпе пассажиров.

Тёмка.

Там вон стоял, у деревянной скамейки с отломленной спинкой, рядом с бетонной мусоркой, наспех выкрашенной белой краской. Прямо под тусклым жёлтым фонарём, в его бархатном приятном сиянии утопал. В джинсовой куртейке стоял, с красно-жёлтым букетом цветов. Большущий букет, пышный, от самого брюха и до головы весь вид на самого Тёмку мне закрывал.

Заяц мой.

Стоит далеко, на меня смотрит, а я отсюда уже вижу, как у него глаза погибающими снежинками сверкают и переливаются родным теплом. Тёмка взглядом со мной словился и ещё сильнее заулыбался, ярче вокзальных софитов будто бы засиял. С места боялся двинуться, меня, наверное, ждал, пока первый к нему подойду.

Ноги как будто не к нему зашагали, а изо всех сил вырывали меня из мучительного ожидания. Выдёргивали из пучины мыслей и переживаний о том самом миге, который настал. Который вот, прямо сейчас происходит. Сладкий миг и долгожданный. Летней прохладой пахнет, огнями ночного вокзала пылает и шелестит на ветру его пушистыми кудряшками.

— Привет, — Тёмка сказал негромко.

И слово его затерялось в громком шмыганье носа и в стуке колёс уходящего поезда. Одно слово всего лишь сказал, а целый пожар мурашек разжёг на моей спине под кителем потным.

— Привет, — я ответил ему и заулыбался тупорылой идиотиной во все зубы.

Так глупо заулыбался и бессмысленно, аж стыдно стало. Плечо само будто дёрнулось и сумку тяжёлую скинуло на разбитый асфальт. Всего Тёмку в объятиях утопил, камуфляжными тёмно-зелёными руками его крепко прижал, жгучим родным теплом в самое сердце ошпарился и почувствовал горячее дыхание его смятого носика где-то у самой груди.

— Держись только, ладно? — я шепнул ему на ухо и по спине легонечко потрепал.

— Стараюсь, — он произнёс еле слышно и ещё сильнее весь задрожал.

— Ты куда убежал-то? Я же тебе сказал, что семнадцатый вагон.

— Я голову поезда с хвостом перепутал, — Тёмка ответил и ещё крепче меня обнял, ещё сильней задрожал и смех дурацкий во мне разжёг своей невнимательностью.

Я выпустил его из объятий, он назад шажок сделал, шмыгнул громко и моську вытер рукавом джинсовой куртки. На меня смотрел, вздёрнув брови, будто нарочно показывал, что не плачет, что держать себя в руках старается изо всех сил.

— Это что за цветы такие? — спросил я.

Он зашуршал громко переливающейся прозрачной плёнкой и ответил:

— Герберы. Дед сказал, мужские цветы. Сказал, можно на дембель дарить.

Тёмка трясущимися руками протянул мне красно-жёлтый пышный букет, испуганным взглядом в меня вцепился и терпеливо ждал моего ответа или хотя бы улыбки.

— Спасибо, — тихо сказал я и почувствовал, как нос немножко защекотало от цветочной пыльцы.

Он покосился на мою сумку, схватил её за истрёпанный ремешок и сказал:

— Давай мне, за весь год натаскался, наверно.

— Тём, — тихо произнёс я, и он замер. — Пошли давай.

— Домой поедем?

Поезд справа от меня громко расфыркался вонючим густым паром, звонко пропищал на весь вокзал и застучал колёсами по чёрным блестящим рельсам.

— Да. Домой, — ответил я и поправил сумку на уставшем плече. — Куда-то ещё собрался?

— Нет, — Тёмка заулыбался, замолчал ненадолго, и вдруг уточнил: — К нам ведь домой поедем?

— Да. К нам.

Сели с ним в такси к мужику в клетчатой кепке, что дежурил возле вокзала, и молча поехали по ночному Верхнекамску.

Столько наездился за всю жизнь по родным облезлым улицам, а всё равно глазами в окно вцепился, как мальчишка в парке аттракционов. Взглядом каждый серый столбик с обгрызенными объявлениями провожал, каждый ларёк с шаурмой, каждую остановку без крыши и ржавые металлические туши гаражей с автосервисами. Вывесками родными в окне запестрило на фоне тёмно-синего летнего неба — «развал-схождение», «шиномонтаж», «автозапчасти».

— Какие войска? — спросил водитель, пока мы стояли на светофоре, и на меня в зеркало покосился.

— Артиллерия, — тихо ответил я, а сам на Тёмку посмотрел.

Сидел рядом, руки на коленках аккуратно сложил и на меня смотрел, улыбаясь. От гордости как будто сиял, или мне так показалось, или, может, просто устал и спать хотел лечь поскорее.

— Молоток, молоток, — водитель ответил и газанул в сторону авторынка. — С дембелем тебя тогда.

— Спасибо, — сказал я.

А сам опять к окошку прилип, когда торговый центр «Восторг» проезжали. Всё так же стоял посреди гигантской парковки, вывесками круглосуточными сверкал и будто зазывал бездумно поскитаться в лабиринтах своих магазинов. Как в детстве, когда с мамой за школьной формой мне ходили и ручки с тетрадками и пеналами мне искали.

Тёмка едва заметно коснулся холодной рукой моей зелёной штанины и тихо спросил: