Пока, заяц

— Кто это? — спросил меня Тёмка и с прищуром глянул в небо. — Орёл?

— Может быть, — я ответил ему и пожал плечами.

— А вдруг стервятник?

— Ага. Птеродактиль, ещё скажи.

— Да ну чего ты? Мало ли тут кто летает, дикая природа же.

— Ну ты уж скажешь тоже, дикая. Дичее коровы никого не встретишь, — я прищурился, глянул вдаль и увидел стадо чёрно-белой пятнистой скотины на лугу, пальцем на него показал и добавил, — вон. Вся твоя дичь.

— Всё равно, — не успокаивался Тёмка и всё смотрел в небо, всё птицу высматривал. — У нас вот в Мексике и летучие мыши летали над головой по утрам. Страшно так, блин. Я сначала подумал, что птица, а потом Джонни такой говорит, типа, нет, это не птица, это летучая мышь.

— У вас в Мексике? У вас?

— Ну, когда я там был. Да, у нас, а что?

Я посмеялся с него:

— Да ну ничего, ты туда всего на пару недель ездил. Так и не понял, кстати, на кой чёрт? Отдыхали там?

Он увидел примятую траву на самом краешке оврага, сел в этот холодный зелёный пух, вытянул ноги и меня к себе позвал. С прищуром вдаль глядел, утонул в этом розово-оранжевом закате и задумчиво в горизонт впился глазами. Улыбался так заразительно, пребывая в приятных воспоминаниях.

Я сел к нему, коснулся его холодной руки рядом с высохшей веткой полыни и спросил:

— Чего, говорю, делали там? В Мексике?

— Да благотворительностью всякой занимались.

— Это как?

— Ну, что ты, Вить, надо же людям показать, какие они хорошие, как-то перед Богом повыделываться, мол, посмотри, я весь такой праведный, накормил бездомных, покрасил детскую площадку. Можно мне, что ли, отпустить грешок-другой?

— Не понял?

— Ну христиане эти. В церкви у Марка. Собираются вот так раз в год, ездят в этот лагерь в Мехикали, на самой границе с Америкой. Живут там в палатках почти месяц. Помогают сиротам, бездомным, в приюты ездят, в тюрьмы, людям раздают еду, одежду, очки, Библии.

— И это помогает? Людям, для которых они это всё делают?

— Да фиг его знает, — он пожал плечами и сорвал высокую зелёную травинку и между зубами её зажал, как деревенский мальчишка. — Людям, которые всем этим занимаются, точно помогает. Возвращаются потом к себе в шикарный дом в элитном пригороде Лос-Анджелеса и рассказывают, какие они молодцы, как бедных мексиканских детишек накормили.

— Понятно, — сказал я, а у самого рука всё ближе и ближе потянулась к его ладошке в холодной траве.

Пальцы мои коснулись его пальцев. Тёмка это заметил, но вида не подавал, лишь хитро заулыбался и всё смотрел на закат. Хулиган такой стал со мной, раньше себя так не вёл. Всё скромничал, ушки свои пугливо от меня прятал. А сейчас сидит на этом сочном зелёном лугу в бархатном свете вечернего солнца и по-настоящему дразнит меня, мол, схвачу его за руку или нет? Раньше ведь только я так делал. Совсем расхрабрился. Бандит ушастый.

Я положил свою ладонь на его мягкую и гладкую руку, крепко так сжал её и негромко сказал:

— Как в том году с тобой хотели, да? Чтобы вот так вот — и всё лето. Да, Тём?

— Да, — шепнул он в ответ, голову опустил, и глаза его вдруг тихо засверкали талыми снежинками.

— Чего ты?

Тёмка ответил мне еле разборчиво, чуть не захлебнувшись густыми слюнями:

— Скучал по тебе так просто тем летом.

И слеза выскочила из его красивых и задумчивых глаз. Так он застеснялся этой слезы, взгляд увёл в сторону, только поздно. Запястьем моську свою вытер и уверенно на меня посмотрел, будто нарочно доказывал мне, что всё с ним хорошо и нисколечко он даже и не плачет. А у самого улыбка дрожала на гладком заячьем личике и глаза сверкали карими бесценными камушками в бархатном свете.

— Прости, — прошептал я ему. — Я ещё много раз буду извиняться, заяц. Ты только пойми как-нибудь. Пожалуйста.

— Понял я всё. Просто с тобой делюсь.

И плюхнулся мне на грудь, крепко обнял меня своими руками, прямо вцепился в мою тёмно-зелёную старую футболку. Насквозь уже потом вся провоняла после, а он будто вида не подаёт. Нравится как будто. Всё за меня держался, ровно дышал, не высовывался даже. Тихонечко совсем дрожал.

Я погладил его по спине и краем руки почувствовал, как его плечи обсыпало мурашками. Он тихонечко взъерошился и взглядом растворился в рваном полотнище невесомых облаков в пылающем рыжем небе. И рокот комбайна раздался где-то вдали, корова глупо замычала, собака соседская бестолково залаяла. Воздух зашелестел пряным вечерним ветром на миг и принёс нам цветущий аромат умиротворённых лугов.

— Ты чего там, уснул? — я тихо спросил его.

— Нет. Извини.

Я поднялся на ноги, отряхнул задницу от прилипших травинок и сказал:

— Пойдём, что ли?

— Устал. Посидим ещё немножко, ладно?

Я повернулся к нему спиной и громко шлёпнул себя по плечу.

— Давай, залазь.

— Ну ладно тебе, Вить. Давай лучше посидим.