Приключения сомнамбулы. Том 2

С неловкостью наблюдая покорные корчи соседей, Соснин и сам втягивался в попятную эволюцию: он, переросток, в детском саду на горшке ли, стульчике, и вот уже – эмбрион. Слипались члены, уменьшаясь, он походил всё явственнее на земноводное; и вот, от него, взрослого, вскоре останется лишь оплодотворённая клетка, затем и она… Мама, роди меня обратно?

Не сон ли?

Или он участник чужого сна?

Отгоняя нечаянную догадку, Соснин изловчился, ущипнул себя.

Всё то же – обильно потел под малосильным вентилятором Фофанов, не оставлял любопытствующих потуг Фаддеевский; задыхался праведным негодованием Файервассер. – Хуже невольников в трюме, задохнёмся, захлебнёмся в блевотине.

Филозов сгруппировался, при этом умудрился не растерять осанистой величавости: раскладывал с важной сосредоточенностью бумаги! Перед вступительным словом привычным жестом открыл непропорционально-большую бутылку – пепси-кола шипяще вспенилась, перелилась; медленно лопались пузырьки.

– Даже холодильник «Морозко» генератор не потянул, на одну лампочку и куцый вентилятор хватило, – горячо дыхнул Фофанов.

из вступительного слова председателя на пятом (выездном, итоговом) заседании комиссии по расследованию

– Расселись? – обозрел высокое собрание Филозов, – пора и честь знать. Для начала краткая информация, увы, прискорбная. Накануне получено официальное извещение МИДа, наш коллега Хитрин трагически погиб в ходе вспышки Иранско-Иракского конфликта при бомбёжке Басры: прямое попадание в квартиру. Прошу почтить светлую память Юлия Юрьевича вставанием.

Филозов наклонился вперёд, с усилием приподнял зад.

И все за ним зады приподняли – ссутулившись, согнув шеи и упёршись затылками в дощатый, небрежно зашпаклёванный, так и не побеленный потолок.

добавления с мест

– А у Лапышкова ночью обширный инфаркт случился, – скомкал минуту молчания Фофанов, – его супруга спозаранку меня подняла, просила помочь с качественной больницей, но я спешил на лоцманский катер.

Филозов выразил сочувствие сокрушённым вздохом.

– Ум-м-ма н-не п-п-приложу, к-как бы мы тут п-поместились, если бы Т-тихон Ив-ван-нович, дай ему бог зд-д-доровья, не заболел? – размышлял вслух Фаддеевский.

О крышу ударил мяч, запрыгал к воде, вдогонку, хохоча, припустила коротконогая нимфа, за ней – рослый загорелый фавн в синих плавках.

хватит о грустном, к делу

– Прошу садиться, – проглотил остаток сочувственного вздоха Филозов, – пора ставить точки над «и», мы непростительно тянули с решением, но Салзанов наотрез отказался судебный процесс откладывать, пригрозил, что не позволит пару в свисток уйти, тем паче органы ударно следствие завершили, вот, – помахал бумажкой с гербом; Соснин, измученный тошнотой, духотой, с усилием поднял глаза: на бумажке был энергичный чернильный росчерк от Стороженко.

– Не скрою, – Филозов взмахнул кнутом, – служебные упущения наших товарищей получили нелицеприятнейшие оценки, которые высокий суд подтвердит или опровергнет, но, опережая в любом случае справедливый вердикт, – достал пряник, – скажу, что мы суд снабдим положительными характеристиками на обвиняемых, не поможет – привлечём авторитетного общественного защитника, в частности, выразил готовность помочь Виталий Валентинович Нешердяев, чья репутация безупречна; если же неопровержимая юстиция припрёт к стенке, то, как обещал, – возьмём на поруки.

Врёт, не стесняясь, характеристики уже у следователя прокуратуры, – с тоской вспоминал Соснин.

поздно, перед смертью не надышаться

– И давайте откровенно, – снова потянулся к кнуту, – я верил, что Илья Сергеевич и без адвоката сумел бы доказать в суде свою невиновность, но теперь сомневаюсь, что и лучший из хитроумных защитников ему поможет. Брезгливо потряс листками вымученной Сосниным справки. – Положа руку на сердце, не стыдно, Илья Сергеевич? На ответственнейший процесс выходишь, а не хватило чутья и опыта докумекать, что красоте, как на неё не молись, не дано верховодить прочностью, пользой? Азбуку профессии из памяти вышибло? Со столь убогой аргументацией обвинитель тебя вмиг туширует на обе лопатки, будь у нас суд присяжных, от тебя бы и самые сердобольные из них отвернулись! С сокрушённо-сожалеющей миной Филозов листал справку. – Тьфу, вместо чётких, ясных обоснований тень пустословия на плетень навёл, в наукообразной своей галиматье уважаемых людей копаться заставил. Бухмейстер Павел Вильгельмович, умница, эрудит, и тот, когда дочитал, признался – прости великодушно, Владилен Тимофеевич, ни хрена не понял!

Блюминг, отравленный страхом, побледнел сверх мочи – ждал своей очереди. И Фаддеевский испуганно вздрогнул, вжался в столик впалой грудью, запустив руку в чащу бороды, чесал подбородок.

– Что за писаную торбу с собою тащил? Секретную защиту припас? – тем временем миролюбиво терзал Соснина Филозов под одобрительные похрюкивания Фофанова.

Достал из сумки, протянул толстый том. – Это отчёт об антисейсмическом усилении панельных конструкций. Из Тбилиси профессор Адренасян прислал.

Блюминг опасливо скосил профиль, Фаддеевский, чьё любопытство пересиливало испуг, взял том не только для того, чтобы передать, но и полистал. – Он-н-ни устарелым «Алголом» зарядили машину, эт-т-то п-п-пройденный эт-т-тап для н-нашего ц-центра. Разочарованно пододвинул отчёт Филозову.

– Поздно! – Филозов брезгливо оттолкнул том; обратно заскользил по столешнице, Фофанов задержал у края мясистой лапой с толстыми ломаными ногтями. – Поздно! – с наслаждением повторил Филозов, – так нерадивый студент спохватывается накануне экзамена, перед смертью… слыхал? И знаешь ли, – не мог остановиться, – крашеное яичко к какому дню дорого? А ложка – к чему? Так-то, к обеду! Мы давно и десерт дохрумкали! – поздно… вот, полюбуйся-ка чужой, но классной работой: у следствия все документы к процессу готовы! Все! И прискорбно, что Семён Вульфович из ложной солидарности с Ильёй Сергеевичем, не иначе, упорствует в столь же проигрышной позиции…

атака камикадзе не удалась

– Как это поздно?! – визгливо взвился Файервассер, едва не пробил макушкой крышу, – с первого заседания комиссии я твердил, что отпускная прочность бетона – по ГОСТу, однако никто не слушал меня, до сих пор в журнал испытаний не заглянули. И вдруг – всё, документы готовы, поздно! Замысел ясен – усыпить ум, вогнать в бесчувственность… Но я не согласен, отнёс следователю Стороженко заверенную копию лабораторного журнала и докажу…

– Поздно… у тебя кто-то другой всегда виноват, кто-то усыпил, вогнал! А не ты ли, собирая и подшивая бюрократические бумажки, всю комиссию в цейтнот вогнал? Не по твоей ли милости флажок на часах завис, хотя нам ещё переплётчиков надо в воскресенье на трудовой бой поднять, а мне всё воскресенье корпеть придётся над резюме отчёта для Президиума Юбилейного Комитета?! И не забывай, Семён Вульфович, коли в сутяжничество пускаешься, инициатива наказуема! Ты, конечно, – съязвил Филозов, – всемирно известный невольник чести, но чтобы добровольно в смертники записаться, чтобы так желать поэффектней себя угробить? Повысил голос. – Да, всё! Склянки пробили, поезд ушёл, финита ля… Да, Семён Вулфович, – громко хлопнул ладонью по столику, – хватит ломать комедию!