Приключения сомнамбулы. Том 2

– Давно надо было вестибулярный аппарат чинить! – поучал Влади и сигналил флажком сиротливо шнырявшей яхточке с одиноким смельчаком у руля, и восклицал, хитро прищуриваясь, дабы не замечать спазматических мук Соснина, – вот бы этюд написать, да-а-а! И, мечтательно качая головой, пялился на влажную воздушную обесцвеченность бликующих колебаний. – Глотнёшь? Коньяк помогает, проверено! – разжалобился, принялся отвинчивать фляжку. Куда там! – вспучивала тошнотворная пустота, слабеющему воображению мерещились ломтик лимона, кровать на твёрдом полу, а ведь ещё плыть и плыть; чудилось, болтались на месте, морской фасад захлёстывали, лениво вспениваясь, коричневатые, в радужных язвочках нефти, волны.

цель всё ближе

Ещё с час болтанки. Обогнули плавучую платформу с едко дымившим копром, на ней наводился на невидимый репер теодолит, суетились фигурки в грязных спецовках, жёлтых, оранжевых и красных касках.

– Молодцы, пробные сваи бьют! Внимание, знаменательный момент, пересекаем трассу дамбы, – восторгался Влади и снимал, снимал, стрекоча, – скоро заслон наводнениям поставим навечно!

От проржавелой землечерпалки расползалась по воде песочно-мутная кляксища, из которой вырастал невразумительный кусок насыпи с картинно наклонившими кузова самосвалами, и темнел вожделенный форт, теперь уж рукой подать… Волны месили у насыпи коричневые помои, деловито подмешивали тину, водоросли к испражнениям города. – Там, на Белой мели, – вытягивал руку Влади, – заложены очистные сооружения, крупнейшие в Европе.

земля в иллюминаторе

Всё ближе и ближе болтался, вырастая, тёмный обломок тверди; к круглым стёклышкам прилипли Фаддеевский с Файервассером, разделённые профилем Блюминга.

Влади уверенно вёл парусник к молу из гранитных, взблескивавших мокрыми боками серо-лиловых глыб. Меж окатанных и угрожающе-острых, как доисторические топорища, камней виднелись осока и камыши, раскоряченный куст, мечтающий превратиться в иву; обозначились мокрые песочные пляжики, почти что неотличимые по цвету от мутных волн в плевках пены. Заклубилось одинокое дерево – такое обычно высаживают на подрамник, озеленяя перспективу. В перспективе, коли зашла о ней речь, взбаламученная вода под наскоками ветерка дробилась, ублажая сетчатку бледными сиреневатыми бликами, готовыми слиться, словно на акварелях Владилена Тимофеевича, у пустынного горизонта с небом, но именно там, сгущая мягкую рыжеватую мглистость между стихиями, оседали выхлопные газы белых, с блестящими спинами, заострённых чудовищ, которые с урчанием летели над заливом в фонтанный парк.

Из каюты, притворно кряхтя, охая, вылезал Файервассер.

Вдруг чёртики запрыгали в глазках. – Нас, господа хорошие, пикник ждёт? – Файервассер, игриво приложив козырьком к бровям руку, заинтересованно озирался, – бутылки, надеюсь, слуги народа удосужились охладить в воде?

приплыли, высадились

Влади строгим взглядом отрезвил шутника, проследил за тем, как матрос обмотал причальной верёвкой забитый между валунами железный штырь. Пропустив на нос Файервасера, Фаддеевский осторожно балансируя, боясь оскользнуться, ступал по шаткой палубе, рассуждал бог весть о чём с самим собой, саркастически кривя губы, улыбаясь… бледному Блюмингу было не до шуток, улыбок, будто бы его в этот форт привезли на казнь… Роман Романович тяжело скакнул на мокрый песок, за ним – Соснин. Последним судно покидал капитан.

Берег окаймляли тина, болотная слизь.

Под ногами захрустели удлинённые ракушки с перламутровою изнанкой. Редкие прошлогодние камыши, проткнувшие свежезелёную поросль, покачивали выщербленными метёлками; от камней несло сырой затхлостью.

на острове

Остров был обитаем.

За горбатым мыском сражались волейболисты – смачные шлепки-удары, смех; взлетал мяч над зарослями. Из прибрежных кустов торчали усами удочки, вились дымки.

Нагоняя тоску, перешёптывались кусты ольхи, судя по ароматам служившие туристам и рыбакам уборной. Глинистая тропинка взбиралась по склону меж замшелых гранитных блоков к заслонявшей добрую половину Кронштадта хижине Робинзона – сколоченной из чего попало халабуде, накрытой полотнищами неряшливо свисавшего рубероида. К шумному изумлению мореходов у халабуды их поджидал, судя по всему, с тайным заданием загодя сюда заброшенный Фофанов. Вид его поражал странным смешением смущения и бравады. На нём были высокие сапоги, свитер грубой вязки и пробковая, как и на приплывших, жилетка.

Филозов, не расставшийся ещё с героической пластикой морского волка, упивался загадочностью замышленного, торжествовал – у него всякий День Здоровья оборачивался сюрпризом.

вот это да!

Ещё на подходе к халабуде, эдакой голубятне, вкопанной в землю, загомонили. – Что это? Что?!

– Планировали после Дня Здоровья базу отдыха оборудовать: на уик энд приплывать, рыбачить, но не успели отдельной строкою в бюджет вписать, – гордо пояснял Влади, – сроки давили, сроки. И Салзанов торопил с выводами комиссии, требовал у меня для установочной статьи материалы, чтобы напечататься до процесса.

Блюминг покачивал профилем, оглаживал кое-как остроганный угловой брус – осязал расчётную прочность. А вот поведение Фаддеевского, который, гримасничая, с детским любопытством совался в слепое окошко, просовывал пальцы в щели, смахивало на напускную, оскорбительную для создателей загадочного сооружения дурашливость.

– Крышу не успели толком накрыть, – оправдывался Фофанов, – рубероид наспех кирпичами прижали, иначе бы шквал сорвал. И закашлялся, захрипел – простыл на ветру. Нагнувшись, Фофанов скрипнул то ли дверцей, то ли калиточкой; в неё и пролезть-то было б непросто.

– Да, на натуральную величину не потянули, финансы спели романсы. Заставили ужиматься, лимит – сто пятьдесят тысяч и ни копейки больше, да… – кивал Влади.

удивления внутри

– Да-да, ужимались, в одну треть натуры построили. И кислород экономили, одних специалистов на итоговое заседание пригласили, без референтов.

Соснин не верил глазам – лаз вёл в кабинет, вернее, в уменьшенный втрое кабинетик Филозова! Вот он, полированный совещательный столик, под оконцем с присобранною воланчиками гардинкой – письменный. Кульманчик с накнопленным листком ватмана, макетик макета яхты; Фаддеевский дунул – затрепетал малюсенький флюгер. А Фофанов не без гордости тронул еле заметную клавишу на стене, потолочный вентилятор, также в три раза уменьшенный, завертелся с комариным жужжанием.

– Неправдоподобный идиотизм, я схожу с ума, схожу с ума, – ухватив Соснина за рукав, затравленно шептал Файервассер.

Вопросительно скорчился, растерянно вертел профилем Блюминг, Фаддеевский сложился перочинным ножиком, под столик заглядывал; Роман Романович, сам заслуженный изобретатель республики, языком прищёлкивал – впечатлили выдумка, близкая к ювелирной выделка. Филозов выше головы прыгнул, факт! – Да, макетчики сверхурочно вкалывали, перспективу Ильи Сергеевича, – к Соснину, сияющий, повернулся, – уменьшили фотоспособом, по матовой бумаге раскрасили. И будто б не ожидал произведённых эффектов, будто б конфузясь, пылал всё ярче и заливался. – Это же форменная профанация принципиальности! – два месяца на уламывание «Госстандарта» потратили, окопались там матёрые бюрократы, с директором комбината стеклотары спелись, стервец шантажировал, план грозился сорвать, не желая бутылки для пепси-колы уменьшить до 0,11. Ещё и хамские калькуляции выставил! Но задавили, отраслевой отдел обкома пригрозил волокитчикам отнять партбилеты. Однако лишь опытную бутылочку выдули на коленках, пока с формой тянули, мы отбой дали: финиш. Обычные бутылки купили… зато с мебелью нашли соломоново решение – столы макетчики успели сварганить, стульчики по детским садам собрали. Соснин пробормотал под нос. – Нас бы всех уменьшить в три раза, славно б тогда расселись. Влади поморщился. – Не надо крайностей, так любую идею легко довести до абсурда.

– Н-не ш-шевельнуться, м-м-можно п-п-пробковые ж-ж-жилеты х-хотя бы снять? – взмолился Фаддеевский.

– А куда складывать? – ответил вопросом на вопрос Фофанов.

– Ну, в тесноте, не в обиде, рассаживайтесь, рассаживайтесь, – ласково поторапливал, а, по правде сказать, длил миг собственного торжества председатель комиссии.

в тесноте

Подавая пример, кое-как уселся, пыхтя, вжимая голову в плечи, Фофанов – шея собралась жирными складками, залоснилась.