Приключения сомнамбулы. Том 2

Метнулся неприкаянный, неуместно ярко разодетый – огненно-рыжий пиджак, пышнейший, с золотою булавкой, зелёный галстук – Фаддеевский. Блеснул зубами из бороды. – Илья С-сергеевич, в-вы знали? Я и н-не п-подозревал, что м-мы отп-п-правимся в п-п-плавание!

наш отважный капитан вместе с мореходами поневоле на фоне ветреного плавсредства (перед отплытием)

– Синоптики не соврали, против нагонной волны пойдём! Хотя слабоват пока ветерок, бизань не поставить, с бизанью бы быстрее «Метеора» долетели, со свистом, – весело сокрушался Филозов; довольный собой, в шикарной оранжевой штормовке, парадной фуражке с крабом, собственноручно распахнул калитку яхт-клуба.

Не без волнения Соснин узнал яхту – точь-в-точь как на макете: акулья белая обтекаемость, хищный нос… меж мачтами – обшитый лакированной вагонкой горбик каюты, круглые, в латунных ободках, оконца, полумесяцем – скамья на корме; вертелся флюгер с двумя вишнёвыми шариками. – Семён Файервассер в расстроенных чувствах приплёлся, спасибо, облагодетельствовал, вон, гляньте-ка, и главный докладчик Роман Романович похвально поспешает, – Познанский отделился от тёмно-красных стен, неловко сбегал к воде, прижимая к непромокаемой груди заветную папочку, – а Лапышков где? Сквозняка испугался? – строго стучал пальцем по стеклу наручных часов Филозов, – как День Здоровья, так бюллетень берёт!

Вихрастый матрос Витя, увалень в тельнике под бесформенной робой, молча раздавал пробковые жилеты.

– Теперь на плёночку для истории! – скомандовал капитан; велел потеснее стать, чтобы яхту не заслонить, Вите пояснил, что и как снять. Застрекотала, обводя всех по дуге, камера; после съёмки капитан вскинул победно руки, протрубил в свёрнутую у губ ладошку призывный напев: «сегодня мы не на параде». И поменял фуражку на спортивную шерстяную шапочку.

Кирпичный бой, канат в мазуте, пружинистые сходни с поперечными брусками, брошенные на пляшущий борт.

отчалили

Нет, прежде здесь не бывал, но где-то уже видел эти склады, фабричные корпуса с окнами, забитыми ватой. Одно окно заголубело, другое; съедая клочья тумана, кирпичные стены то тут, то там поджигало солнце. Порыв ветра тронул плавные колебания стен, пробежал по тёмно-красному плывуну рябым блеском; изогнул, сломал мачты.

Файервассер, обняв мачту, стоял на палубе, ждал пока прочие члены комиссии пролезут в каюту; за долговязым, будто паясничавшим, когда терял равновесие Фаддеевским, наконец, и сам забрался в укрытие. А Соснин уселся на свежем воздухе, на корме, за спиной сосредоточенно-важного, поигрывавшего штурвалом Влади. – И зачем балласт прихватил? Ты за свою сумку не держись, бултыхнёшься ненароком, так камнем на дно утянет! – с мрачным удовольствием шутил он, не оборачиваясь. Великодушно велел матросу запихнуть опасную сумку в ящик под скамью, пристегнуть Соснина страховочным карабином и выдать ему, если хочет дышать стихией, клеёнчатую накидку.

Яхта с нежным урчанием шла на моторе мимо дощатых полусгнивших заборов, гор угля, отплававших своё проржавелых, облупившихся катеров, вытащенных на травку или взгромождённых на козлы.

За живописнейшим хламом плескался мелководьем залив.

восхищаясь морским фасадом

Всё сильнее качало, укачивало.

Мотор замолк. Заполоскались, захлопали на ветру паруса – Влади ловко управлялся с разнообразнейшими снастями, незлобиво поругивал за нерасторопность матроса. Соснин, пусть и пристёгнутый, вцепился в поручень и смотрел, смотрел…

Тусклое небо замазывало наспех окна, казалось, не жилые дома поднялись у обесцвеченного водного зеркала, а заборы из небрежно выкрашенной, продырявленной кое-где фанеры. Лишь шальной луч, касаясь опасливо-ветхой декорации, удостаивался слабого, в испуге угасавшего отблеска, намекавшего, однако, что дыры всё же забраны стёклами. Туман сбивался, сносился направо, к порту, разъедал высоченные трубы ТЭЦ… Под пухлым компрессом гноилось солнце, но незамутнённый свет, отыскав щёлку в наслоениях воздушной марли, проливался вдали – там и сям горизонт отрезал воду от неба слепящим лезвием. Краски на бесплотных стенах исподволь угнетали глаз – сероватые, грязно-белёсые, с нездоровыми затёками книзу; безнадёжно-голубоватые, как застиранное бельё, в заплатках; бордовые полоски изображали балконы, градусники лестниц. Ветер всё старательнее разгонял муть, хотя небо оставалось блёклым, бессильным навести лоск на волны. Слипавшиеся в панораму одинаковые фасады нехотя отступали, медленно и понуро вдавливались в плоский берег, который прижатый к кромке воды туман окутывал жгутами ваты; высунув из тумана сизые прозрачные шеи, призрачным стадом жирафов убегали в никуда портовые краны.

– Правы, тысячу раз правы, что отказались от Манхеттена на Васильевском! – ликовал Влади, – небоскрёбы здесь были бы чужеродны, наш уникальный эксперимент с намывом и умеренной этажностью обязательно мир оценит, такого нигде не видывали, на песке – целый город!

манёвр

Яхта резко накренилась – вот-вот зачерпнёт, плашмя плюхнет парусом.

И тотчас Влади отчаянно выбросился в закипавший вал с противоположного борта, удерживаемый тонюсеньким тросиком, вытянулся стрункой, спина повисла над пенным гребнем; уравновесил, выровнял «Бегущую…», спас.

сели на мель, снялись

Ещё не легче!

Увязая, дёрнулись, ещё раз…

– Килем царапаем! – заорал Влади; к круглым оконцам испуганно приникли члены комиссии, матрос покорно спрыгнул в воду и толкал, толкал крейсерскую яхту к фарватеру, пока не вытолкал.

галсы в Маркизовой Луже

Влади, довольный собой и выучкою подручного, дёрнул за верёвку, поменял угол главного паруса, молчун-матрос, вымокший до нитки, навалился на руль. Неслись над тёмной водой. Лучи, взрезая переменную облачность, затевали по курсу неистовую толчею бликов. За Сестрорецком набухал тёмно-зелёный мазок хвойного леса, на него накладывались треугольнички далёких парусов.

– Красотища! – завздыхал Влади, – написать бы, жаль, этюдник не захватил. И в окуляр кинокамеры глянул, застрекотал, обводя, и закричал, – правее, правее взять!

Повстречался чёрный тупорылый буксир-толкач с канареечно-жёлтой рубкой – за неимением баржи гнал перед собою вал пены. На волнах, оставленных за собой буксиром, беспомощно запрыгали яхта, соседний бакен. И захлёстываемая брызгами печальная панорама панически замоталась вверх-вниз, Соснин ждал: сейчас разорвётся непрочный панельный пояс, над мглистыми испарениями блеснёт купол.

И – вдруг – рытвинки на волнах от капель, вскипания ртути.

И – опять – нет дождя…

Гнусно-скрипуче кричали чайки; обессилев, падали, привычно клевали свои внезапные отражения, устало взлетали. А яхта…

Яхта ускорялась с лихими посвистами в снастях, но – сникал тот или этот парус, упрямец-ветер норовил завалить «Бегущую…» на бок, и Влади самоотверженно выбрасывался, повисал, выравнивал. И в изводящей аритмии уходила из-под ног палуба, проваливалась в разверзавшиеся под килем бездны, мало, что Соснина мутило, так ещё он, застрахованный карабином, интуитивно хватался из последних силёнок за поручень. Зато Влади с наслаждением купался в родной стихии: отрывисто командовал, менял галсы, предотвращая кораблекрушение, орал что-то в мегафон и с шиком обрезал корму могучего контейнеровоза, на котором, будто на «Летучем Голландце», не было ни души, на верхотуре лишь потеряно вертелся радар.

Чуть в сторонке – редкие махровые кустики по границам морского канала. Двое рыбаков в ботфортах стояли по колени в воде у его края, ковырялись в моторе лодки. Влади, верный морской традиции, громогласно предложил помощь, один из рыбаков отмахнулся, мол, сами управимся, другой взялся откупоривать поллитровку… и све-ежий в-е-ет-е-е-е-р… – накатывал сзади музыкально-хоровой вал, и – влево, круто влево! – панически заорал Влади; яхту шумно нагонял прогулочный пароход с оркестром и экскурсантами, толпившимися на палубах, – свешивались с перил, фотографировали, кто-то кинокамеру нацеливал, такую же, как у Влади. И пели, пели дурными пьяными голосами под духовые трубы – жила-а-а бы страна-а-а родная-я и нету-у других забо-о-т, и све-е-жий ветер… и сердцу-у тревожно-о в груди-и-и, и вновь продолжа-а-а-е-тся бой… После революционного захлёба, удаляясь, про космонавтов яро заголосили: земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе… И опять одолевали скрипы мачт, всплески, мокрое хлюпанье паруса. Нудно жужжал флюгер. Печёнки-селезёнки, кишки слипались, упав на дно таза.