Привет, заяц

— Просто не пропадай так больше, ладно? Или хотя бы рассказывай почаще, что там у тебя происходит.

— А что так? — спросил он меня с хитрецой в голосе.

— А то я переживаю.

Мы ещё с ним постояли в коридоре в давящей тишине, я всё никак не мог насладиться этим моментом, всеми силами желал оттянуть неизбежный его конец.

Витя похлопал меня по плечу, и сказал:

— Ладно, заяц, пора уже. А то ещё без нас уедут.

И вот мы с ним сидели в большущей машине на заднем сиденье, за рулём был мой дядя Вова, а в переднем пассажирском кресле тётя Наташа. Они ездили в город по делам, закупить продуктов, мяса для шашлыка повкусней и подешевле, оставили своего сына Антона с его женой в деревне, заехали по пути за нами, и вот я уже смотрел в окно и наблюдал, как пролетали стройные ряды белых деревьев, как они сливались в одно сплошное снежное месиво вместе с бескрайним полотнищем полей и линией горизонта.

Иногда вдалеке я мог разглядеть реденькие полувымершие деревеньки, ржавые водяные вышки, тянущиеся на километры ЛЭПы. Иногда мы проезжали мимо ферм, мимо старых, убогих, разворованных местными особо предприимчивыми ребятами сараев. В машине вдруг пахнуло свежим навозом, отчего мы все поморщились. Розовато-голубая акварель разливалась по небосводу, делала этот пейзаж каким-то особенно холодным и безжизненным, хоть и придавала ему едва уловимые нотки мечтательной романтичности. Щекой я прислонился к холоду безжизненного стекла и словно почувствовал, насколько обжигающе ледяным был этот вид, все эти поля, небо, спящие под снежным одеялом лесопосадки.

Дядя Вова был особенно рад знакомству с Витькой, он ведь сам был человек военный, служил в десанте и очень, просто неимоверно, в каких-то совершенно больных масштабах этим гордился. В боевых подвигах и горячих точках, насколько мне известно, замечен он не был, был он таким большим и круглым, что едва ли помещался в кресле водителя, а я всё думал и гадал, а как же он выглядел в молодости, неужели когда-то был подтянутым и стройным? Не мог же он в таком виде служить в десанте и справляться со всеми нагрузками?

Суровый мурманский мужик, ВДВ-шник, любитель выпить: всё моё детство он заражал меня ароматным ядом бешеного милитаризма и нездоровой любовью ко всему армейскому и военному, заставляя меня подсознательно думать, что я и человеком не смел считаться, если не сходил на войну или хотя бы в армию, не говоря уже о том, чтобы называть себя мужиком.

Дядя Вова всю жизнь казался мне таким стереотипным, клишированным и даже немного мультяшным персонажем, тем самым русским мужиком-воякой, который напивался по поводу и без, орал во всю глотку про величие России, про свои боевые подвиги, про ВДВ, и, конечно же, придерживался философии, согласно которой мальчишка мог «короноваться» мужчиной исключительно после армии или боевого опыта, прямо как в какой-нибудь древней Спарте.

Не служил? Не мужик.

Не сидел? Не мужик.

Баба? Не мужик!

Поэтому каждый раз, когда я видел в кино каких-то уж слишком однобоких стереотипных персонажей, о которых критики нелестно отзывались ввиду их плоскости, я лишь недовольно цокал и закатывал глаза, потому что в моей собственной жизни таких вот персонажей было навалом и поверить в их реальность мне не составляло никакого труда.

Тётя Наташа же была совершенно другой, тихой, милой, интеллигентной женщиной, учительницей русского языка и литературы, и я всю жизнь удивлялся, что же именно её тянуло к такому воинственному варвару, как дядя Вова? Наверное, всё сводилось к банальному притяжению противоположностей, но кто же его знает, что там у них были за отношения? Может быть, самая настоящая любовь? Я даже не видел ни разу, чтобы они целовались или обнимались хотя бы, всё как-то общались словами, не говорили друг другу никаких любезностей.

Мы почти всю дорогу молчали, как вдруг дядя Вова громко зарычал на всю машину:

— Витёк, из автомата стрелять умеешь?

— Умею, — смущённо ответил он.

— Калаш за сколько собираешь?

— Тридцать-сорок секунд. Могу двадцать пять, если отрепетировать как следует.

А дядя Вова одобрительно закивал и с гордостью в глазах посмотрел на него через зеркало заднего вида:

— Молоток. Молоток. С Антохой моим познакомишься, будет вам, о чём поболтать.

Два часа и сто километров спустя мы вышли из машины, и моему взору открылись деревенские улицы, что совсем недавно были по-осеннему серые и унылые, сплошь накрытые белым снегом, и солнце переливалось в этом снегу ослепительным блеском. Диковинный морозный узор лёг на окна бабушкиного уютного домика. Кусты в огороде, летом пышные и зелёные, сейчас окаменели в инее, радовали глаз, словно хрупкие ледяные фигуры. Я вдохнул обжигающий морозный воздух и почувствовал, как лёгкий ветерок поднимался и пощипывал уши и лицо. Посмотрел на Витьку, увидел, как он стоял в стороне, скрестив руки и тоже задумчиво глядел куда-то вдаль.

Пушистые нежные снежинки плавно кружились в воздухе и садились на нас, словно сама погода одаривала нас робкими холодными поцелуями. Мороз был такой приятный, но такой колючий. Словно весна, полная любви и романтики, эта зима наполняла мою грудь каким-то неведомым волнующим чувством. Повсюду яркость, живость, бодрящая свежесть и бесконечная белая гладь, аж до самого горизонта. Так легко дышалось и так было спокойно на душе, особенно рядом с ним, хотелось невольно улыбаться и восхищаться этим таким простым, с детства знакомым, но оттого ещё более прекрасным пейзажем.

— Ты в этой деревне ящериц в детстве ловил? — спросил меня Витька.

— Да. Классно было.

— Так пошли половим?

— Спят они зимой.

— А то я не знаю. Умник. Стоишь тут, приколов не понимаешь.

Я дышал, дышал и всё не мог надышаться, деревенский морозный воздух своей ледяной дланью разрубил те самые невидимые цепи городского мрака и тоски, что сковывали мою грудь. Тёмно-зелёные ветки маленьких и высоких ёлок спали под тяжёлыми шапками белого снега, я засмотрелся на одну такую ёлку и вдруг заметил, как сорвалась одна такая белая шапка с самой вершины дерева и рассыпалась лёгкой серебряной пылью, а потом ещё долго колыхалась, словно освободившись от тяжести этого пышного снега. А над деревенскими улочками между рядами спящих домов белыми кружевными арками под тяжестью инея согнулись стволы высоких берёз.