Привет, заяц

Последние недели две он оставался в школе допоздна, они там всем выпускным классом репетировали кадетский бал, учились танцевать вальс, он и меня на это мероприятие пригласил. По правде говоря, я понятия не имел, как я смогу туда прийти и спокойно наблюдать за тем, как он обжимается с какой-то незнакомой девушкой, но зрелище обещало быть интересным, да и опять же, хоть будет возможность увидеть изнутри кадетскую школу, прикоснуться к ещё одной такой важной части его мира.

Все эти недели он заставлял меня нервничать и думать о самом худшем, я звал его погулять в выходные, приглашал к себе домой, посмотреть кино, но у него всё находились какие-то оправдания, то после школы устал, то к соревнованиям готовился, то задержали на репетициях по вальсу. Я с пониманием ко всему этому относился, а сам после того, как клал трубку, с обидой на душе ложился на диван мордой к стене и лежал так час, а то и два, думал, почему он такой в последнее время занятой? И что это вообще со мной такое происходило, неужто ядовитая рука ревности вцепилась мне прямо в сердце? Из-за чего? Из-за этих его школьных танцев? Или потому, что мы уже недели две как не могли нормально с ним погулять и побыть вместе? А он всё извинялся, обещал потом, да потом, обязательно погуляем, говорил, «только потерпи, я сегодня так устал на репетициях».

Как-то раз, двадцатого декабря, словно почувствовав что-то неладное между нами, мама пришла на помощь и предложила в следующие выходные съездить к бабушке в деревню, провести время на свежем морозном воздухе, повидаться со всякими родственниками из далёкого Мурманска, которых я, если честно, не очень-то любил. Но самое главное – она предложила поехать нам с Витей вдвоём. Такая простая идея, казалось бы, лежала совсем на поверхности, но почему-то я сам до этого не додумался. Я так обрадовался от одной мысли, что мы с ним вместе сможем куда-то поехать, наконец-то увидимся, занятно проведём выходные и тут же позвонил ему и обо всём рассказал.

В ответ услышал его тяжёлый вздох, и все мои мечты тут же разлетелись в щепки об острые скалы реальности. Я для себя решил, что не буду его упрашивать: не захочет поехать, значит не захочет. Да, обижусь, да буду страдать, нервничать, но упрашивать не стану.

— Ну а чего мы там делать-то будем? — спросил он меня.

Я сказал ему:

— Как что? Деревня зимой, Вить. Красиво. Природа. С роднёй моей познакомишься?

Хоть я и не видел его на другом конце провода, всё же почувствовал, как он улыбнулся и спросил меня:

— Представимся друзьями?

— Да. Мама уже удочку закинула, сказала, что я, скорее всего, с другом приеду.

— А твоя родня что?

— А чего они? Там будет мой двоюродный брат, он тоже как-то приезжал уже с другом, так что ничего особенного.

Витька хитро засмеялся и ехидно переспросил:

— Надо же? Прям с другом, да?

— Да. Он… — я всё думал, как же правильно сказать ему об этом, ведь от частого использования слова «репликант» в последнее время меня уже начинало воротить. — Короче, Вить, он нормальный.

Использовать слово «нормальный» оказалось ещё более глупой затеей, как-то получилось неправильно и даже оскорбительно, но понял я это слишком поздно, когда слова уже были сказаны. Наверное, как бы я там ни принимал себя, как бы с любовью ни относилась ко мне моя мама, я так и буду всю жизнь считать, что что-то со мной и с Витькой было не так, где-то у нас что-то сломалось, и вот мы с ним теперь такие все бедные-несчастные были обречены страдать остаток своих дней.

И снова он одним своим голосом, простым человеческим разговором по телефону, подарил мне такую гору радости, что я прямо летел в школу и старался не замечать вокруг ни задиравших меня ребят из параллели, которые всё никак не могли забыть наш с Сёмой позорный фильм в седьмом классе, ни троек по алгебре, которую я так люто ненавидел. К чёрту всё, зачем было вообще на это тратить нервы, когда в жизни у меня было всё то, что дарил мне Витя? Этот грядущий Новый Год, его томительное и приятное ожидание так ярко контрастировали с прошлым Новым Годом, который я провёл в Америке, и контраст этот был настолько сильным, что я, казалось, физически мог ощущать его горькое послевкусие на краешках языка.

Приятное волнение съедало меня изнутри вплоть до самых выходных. И вот субботним утром у меня в дверях стоял Витька в своей повседневной не камуфляжной куртке, в тёплых джинсах, в смешной такой шапке-ушанке и весь светился от радости, глядя мне прямо в глаза. После нескольких недель разлуки мне было так отрадно ощущать его морозное присутствие, я хотел утонуть в его зелёных глазах, бросился его обнимать, обхватил руками его ледяные щёки и стал нежно целовать в шею, хотел захлебнуться этими поцелуями, напиться ими до беспамятства.

— Тише, тише, заяц, ты чего? — он попытался легонько оттолкнуть меня, видимо, переживал, вдруг моя бабушка нас застукает.

Но дома никого не было, иначе стал я бы так на него набрасываться?

— Ты один?

Я выкрал секунду между россыпью моих поцелуев по его шее и ответил:

— Не переживай, один.

Какой же я был в тот момент жадный, как же мне его не хватало, даже когда он стоял здесь, прямо передо мной, когда я мог всем телом чувствовать его холодную куртку, щеками ощущал его лёгкую небритость, слышал его неловкие смешки и вдыхал аромат его почти выветрившегося парфюма. Витька так ловко перехватил меня своей рукой, посмотрел прямо в глаза и поцеловал меня в губы, сначала меня накрыла ледяная освежающая волна, я даже немного съёжился, а потом он наполнил меня своим жгучим теплом, приобнял меня, и его рука стала скользить по моим волосам. Как мне не хватало его ласкового пряного поцелуя, согревающей жгучести его губ, не хватало этого колкого ощущения лёгкой щетины, когда я проводил рукой по его щекам и подбородку. Я скучал по тому странному и немного потешному чувству, когда его носик касался моего, как он утопал в моём лице, как заставлял его дышать более прерывисто, словно душил его в нашем страстном единении.

Я совсем обнаглел и расстегнул молнию на его куртке, под ней был пушистый белый вязаный свитер, такой милый, и смотрелся он так необычно, особенно после его повседневного сурового военного наряда, в котором я привык его видеть. Я положил ему руку на грудь, почувствовал тепло этого, согретого жаром его тела, свитера, стал гладить его, словно пытался этот свитер разорвать и добраться до нежной кожи, что обтягивала тугие мышцы. Он вдруг обхватил моё лицо и стал целовать меня прямо в шею, аккуратно так, чтобы не оставить следов, знал ведь, что мы сейчас поедем к моим родственникам. А я в тот сладостный миг закинул голову, закрыл глаза и предался этой волшебной неге, ощущая каждый его невесомый поцелуй на своей шее, словно божественное ангельское прикосновение, наслаждался моментом, когда он аккуратно хватал своими губами кусочек моей кожи и легонько оттягивал его, вызывая у меня неконтролируемый приступ мурашек. Я чувствовал на своём лице его сильные грубые и шершавые руки, его здоровенные крепкие ладони, уставшие от долгих тренировок, и осознавал, что этими самыми ладонями, своим главным оружием, он умудрялся дарить мне всю эту ласку и сладостную радость.

— Всё, всё, хватит, чего это с тобой? — он сказал мне и очень аккуратно оттащил от себя, чтобы посмотреть мне в глаза.

Я удивлённо спросил его:

— Как это что? Не виделись недели две почти. Ну ты даёшь.

— Извини, что не виделись, — он сказал негромко. — Репетиции эти. Подготовка к Новому Году, все прямо с ума сходят. К нам ещё в школу губернатор приезжает, никто не знает когда, поэтому драим каждый день.