Привет, заяц

Тот год стал для меня самым самостоятельным временем в моей жизни, я видел в нём возможность пожить подальше от семьи, от мамы, бабушки с дедом, справиться без их помощи, чтобы никто не бегал за мной со слюнявчиком. Думал, раз уж в армию я, скорее всего, не пойду по состоянию здоровья, то в Америке за этот самостоятельный год взрослой жизни хоть чему-то научусь. Конечно, сравнивать год тягот в армии, даже в такой разгильдяйской и бесполезной, как в России, с годом по обмену в США было в какой-то степени кощунственно и неправильно, но я всё равно умудрялся проводить какие-то параллели – вдали от дома, один, никакой родни, знакомых, целый год, психологическая нагрузка, разве что в моём случае, в отличие от армии, никто не орал на меня с утра до ночи, не заставлял драить туалеты и бегать по несколько километров в день. И этот год стал пиком моей самостоятельности, моей взрослости, моего мужества и самоотверженности.

Витька встал с кровати, громко потянулся и спросил меня:

— А чего ты всё на родню свою гонишь? Нормальный мужик дядя Вова. И тётя Наташа хорошая. И Антоха адекватный.

Я слегка замялся и тихо пробубнил:

— Да. Адекватный.

— Чего-то мне не договариваешь, да?

— Нет. Давай, пошли, с готовкой им там поможем. Потом с кассетами будем сидеть.

Витька сразу же нашёл общий язык с моей роднёй, особенно с Антохой. Они с ним чуть ли не с первого рукопожатия стали болтать о спорте, Антон уж очень любил бокс по телику смотреть, про армию говорили, про кадетскую школу, про машины всякие, карбюраторы, карданные валы, или что там в этих машинах было, я понятия не имел, никогда ими не интересовался. Ну машина и машина. Ездит и ладно, что ещё нужно? Чего там обсуждать можно было?

Витька при моей родне будто заигрался в обычного дворового парня, опять всплыли его какие-то уличные хулиганистые замашки, зазвенел борзый говор, изменился лексикон, снова то тут, то там проскакивал мат. Словно этот его образ, его эта вторая личность, которую он от меня прятал, захватывала его каждый раз, когда перед кем-то нужно было казаться самым обыкновенным парнем, не репликантом. Или же это всё-таки и была его натура, а образ он придумывал специально для меня? Так я в этом не разобрался, слишком естественно он смотрелся в обеих этих ролях.

Мы сидели втроём на кухне, я, Витька и Антоха, ждали, пока закипит старый ржавый чайник на плите, согревались огоньком газовой конфорки.

Антоха посмеялся с очередной Витькиной шутки про армию и спросил меня:

— Чё, Тёмыч, ты ещё с этой ебанутой общаешься?

И я заметил, как Витька посмотрел на него ошарашенно, а потом уставился на меня, не понимая, о ком же шла речь.

Я виновато опустил голову и тихо так пробубнил:

— Да. Общаюсь.

Антоха засмеялся, как бабуин, стал себя хлопать по ноге, тыкал Витьку локтем и сказал:

— Не, ну ты прикинь, я к ним как-то пришёл, а там в гостях эта, как её… Ну как её зовут?

— Дина, — сказал я.

— Да, да, Дина. Слышь, да, Витёк? Ходит, короче, по комнате туда-сюда, слушает музыку, этих, ну, пидорков тех… Бля, ну, Тёмыч?

— Группу «Бис».

— Да, их. Слушает их, короче, и начинает мне рассказывать, что она с ними записывает музыкальный альбом, что она у них солистка, что она с ними в Москве там концерты даёт. Подкуривает там, походу, или чё. Ёбнутая, короче.

И снова заржал, я молча уставился в пол, а Витька так аккуратно спросил его:

— Так она же, вроде, болеет, нет?

— Да болеет вроде, хуй её знает, — ответил Антоха. — Ты её тоже видел, да?

Он посмотрел на меня и сказал:

— Это ведь она на рубежах живёт? К ней тогда ходили?

Я кивнул.

— Да, видел. Ну так, совсем немножко, через дверь.

Антон опять ткнул его локтем и спросил с улыбкой:

— Скажи, ёбнутая, да?

А Витя ничего не ответил, смотрел на меня, нахмурившись, косился в сторону смеющегося Антона и, судя по его виду, всё хотел сменить тему разговора.

Пока они разговаривали, я мечтательно наблюдал за Витькой, за тем, как он сидел весь такой важный, красивый на фоне печки в своём белом пушистом свитере, как милый добрый котёнок, размахивал руками, что-то объяснял моему брату, громко смеялся, демонстрируя свои ямочки и яркую улыбку. Я вдруг опомнился, перестал на него так явно пялиться и опасливо осмотрелся, не заметил ли кто.

На кухне уже суетилась тётя Наташа, всё что-то готовила, хлопотала, дядя Вова ей помогал, бабушки дома не было, а остальная наша родня должна была прийти к столу часа через два. Обещали человек пятнадцать, не меньше.

— И чего вас там, в кадетке, сильно гоняют? — спросил Антоха Витьку, он так широко улыбался, так наслаждался беседой с ним, я аж заревновал.

— Да так, есть немного, — скромно ответил он. — Не армия, конечно, но забот хватает.

И понеслись эти бесконечные Антохины истории про армию, про «медсестру с вот такими вот сиськами», про то, как они там чуть на гранате с товарищем не подорвались, про то, как на тракторе ездили. Слушал я это и думал, а чем он вообще там весь год в этой своей армии, в десантуре, занимался? Звучало всё так, будто бы очень даже весело проводил время, всяко веселее, чем я в Америке. А Витька всё это слушал, заливался смехом, поглядывал на меня, мол, ну что, Тёмыч, смешно же, да? Да, наверно, смешно, наверно, я просто не понимал. Да и не слушал. А не помешало бы, глядишь, я бы, может, и нашёл бы общий язык со своей же роднёй за все эти годы.

Антон, как и многие, всю жизнь хотел меня наставить на «истинный путь», хотел, чтобы я начал заниматься спортом, турниками там всякими, футболом, боксом, таскал меня с собой на поле у речки гонять мяч, истории свои какие-то о «жизни суровой» рассказывал, прикалывался надо мной, иногда немного жёстко, но зато так смешно.

Как-то раз, когда мне было лет шесть, я зашёл в сарай, где Антон обычно спал летом, и пожаловался ему, что увидел с утра в кровати двухвостку или уховёртку и сильно так перепугался. Он сначала посмеялся, потом начал меня пугать, что она могла заползти в мозги, а я тогда уже читал всякие энциклопедии про насекомых, и мой больной юный разум представлял, как это существо откладывало у меня в мозгу яйца, забравшись в него через ухо.