Привет, заяц

— Вот это аппарат, — обрадовался он и специально направил ружьё в пол, чтобы, не дай бог, в меня не выстрелить.

— Да оно не стреляет, — объяснил я. — Вот, смотри.

Я выхватил у него ружьё, разобрал его одним движением и показал ему, что внутри ничего не было, давно из него никто не стрелял: последний раз им пользовались по назначению, когда мне было лет девять, Антоха шмалил по банкам из-под колы, что выставил вдоль сарая, где до сих пор оставалась россыпь крохотных дырочек.

— Это бабушка от дяди Вовы прячет, — сказал я.

— А зачем прячет, если оно уже не алё?

— Да он напьётся и бегает с ним за Федотом, за соседом нашим, всё грозится ему задницу прострелить.

Он усмехнулся и продолжал с интересом разглядывать ружьё, уселся на скамейку между железным тазиком и стопкой с вениками, в шутку прицелился в меня, скорчил угрюмую мину и заговорил с натужной хрипотцой.

— Тёмка? Знаешь, что такое хаза? Это свинья, которая идёт по кривой дорожке.

А потом заржал и отдал мне ружьё.

Я спросил его:

— Скарфейс?

— Скарфейс, да, — он ответил мне.

И я вдруг решил, что теперь настал мой звёздный час: я схватил ружьё двумя руками и сказал:

— Угадай, кто я? У-у-у-у! Я хочу всех вас убить!

Он непонимающе посмотрел на меня, пожал плечами и спросил:

— Ну и кто ты?

— Американский школьник, — я ответил и, как дурак, засмеялся.

Витя цокнул и совсем не одобрительно покачал головой, мол, ай-ай-ай, Тёмка, как ты так можешь шутить? А всё твои Гриффины, насмотришься и порешь потом всякую чушь.

— Извини, — я сказал виновато.

Он вернул ружьё на место, спрятал его под крышей среди сена, я схватил полотенца, мы с ним разделись догола и наконец-то вошли в баню. Мои лёгкие резко обжёг горячий воздух, уже через минуту я захотел оттуда выскочить, совсем было нечем дышать, начал паниковать. Витька схватил меня за плечи, посмотрел мне в глаза, постарался успокоить, велел мне ровно дышать и не нервничать.

— Вить, не могу, жарко так, — разнылся я. — Давай ты один, ладно?

Он вдруг обнял меня, прижал к своему горячему потному телу и легонько погладил по спине, и я начал успокаиваться, разглядывал убранство бани, в которой не был уже столько лет. Старый бревенчатый сарай с малюсеньким окошком на уровне колен, скрипучие кривые полы, облупленная печка, под ней голая земля и рощица диких грибов, рядом небольшая скамейка, серые железные тазики, ковши с ещё советскими копеечными ценниками и голая лампочка под самым потолком, вокруг которой порхал глупый мотылёк, отбрасывая на стены огромную тень своих крыльев. А на бревенчатой стене у выключателя висит искусственная виноградная лоза из пластика, вся переливается в свете лампы, выглядит так живо и натурально, так и хочется её укусить и брызнуть соком в разные стороны.

— Всё хорошо? — он спросил меня, всё так же не выпуская из своих крепких объятий.

Мне почему-то захотелось съёжиться от стыда и провалиться сквозь землю, то ли смущала его нагота, то ли моя собственная — я всё никак не мог разобраться. Он бесцеремонно поцеловал меня в губы, весь разгорелся страстью, обхватил руками моё лицо, стал его нежно гладить, скользил по моим волосам, закручивал меня в вихре истинного вожделения. Я вдруг дёрнул рукой и случайно почувствовал, как ниже его живота зарождалось неукротимое напряжение, которое он пока ещё мастерски контролировал и старался обходиться со мной нежно и ласково, словно я был хрупкой фарфоровой вазой. Витя приложился своим лбом к моему, посмотрел на меня из-под бровей и легонько так улыбнулся.

Я засмущался и тихо произнёс:

— Так глупо и банально. Стереотипно даже.

— Чего?

— Ну, в бане, вдвоём, голые стоим. Понял?

— А ты где ещё такое видел?

— Не знаю, — ответил я и пожал плечами. — В кино, вроде.

Витька хитро спросил:

— Да? В каком? Назови фильм. Хоть один?

— Ну как… Это же… В книге?

— Чьей?

— Блин. Да было же где-то такое, нет?

— Не знаю, что там у тебя было. У меня вот ещё не было. В первый раз.

Он вдруг набросился на мою шею, расцеловал её так грубо и вожделенно, с таким жаром, целовал её взахлёб, будто всё никак не мог напиться в знойный день в самом сердце пустыни. Я сладостно забылся в этом моменте его неистовой страсти и задора, старался целиком отдаться всепоглощающему пламени его пылкого темперамента, хотел закричать от бессилия, но понимал, что кроме него никто мне помочь не в состоянии. Понимая его без всяких слов, я медленно развернулся, а Витя начал целовать мою спину, так шустро, всюду разом, жадно впивался в неё губами, оставляя следы, ведь знал, что там их точно никто не увидит. Я издал один короткий невольный стон, сам от себя был в шоке, но всё так же покорно отдавал себя на растерзание его дерзкой страсти. Он прижался ко мне вплотную, и я своей спиной ощутил его жар, его вздымавшуюся в такт дыханию грудь, биение его тренированного сердца, ощутил пылающую жгучесть чего-то стального в районе поясницы. Он томно выдохнул мне в шею и аккуратно поцеловал меня за ухом.

Я робко зашептал:

— Вить… А ты мне… Можно только, чтобы не больно было?

А он хитро мне ответил на ушко:

— Не больно? Не знаю, Тём. Уж как пойдёт. Первый раз всегда больно, заяц.

— Ну Витька.

— Ладно, не ной. Стой смирно, понял?

Я тяжело вздохнул, изо всех сил зажмурился, и тут он меня как жахнет по спине, как обожжёт пылающим берёзовым веником, аж листья в стороны полетели.

— Ай, бля! — я заорал и отбежал в сторонку.

Витька стоит с веником в руках, хохочет, весь раскраснелся, тычет в меня пальцем и всё никак не может остановиться.

Я закричал на всю баню:

— Ты чего это?! Веником?! Совсем уже?!

— Да! А ты думал…?

Тут он вдруг понял, что я там себе думал, и засмеялся ещё сильнее: