Пучина скорби

— Я вижу жестокость и безумие, — с отвращением сказал Вадим.

— Как угодно. Это было лишь начало, мне требовались силы. Мой зов стал звучать отчетливее, я мог сотрясать землю — так появился первый провал, но в остальном мощь моя не была полной. Нужно было, чтобы мне помогли. Требовался подходящий человек, и он появился.

Вадим посмотрел на Лаврова. Тот, не отрывая взгляда, словно в трансе, восторженно глядел на сверкающее облако. Поняв, что речь о нем, Лавров, как заводная кукла, нехотя повернулся к Вадиму и произнес:

— Отец был начальником местной милиции. Он всегда помогал мне.

«Так вот почему банда Лавра была неуязвима!»

— Я съездил с отцом к провалу и впервые услыхал зов. Никто не слышал, только я. Я слушал — и мне было сказано, что нужно делать.

— Ты больной выродок. Все вы такие! Думаете, стали хозяевами жизни? Эта тварь пометила вас — так на скотину тавро ставят.

— Мы наделены особым могуществом. Ты же не настолько глуп, чтобы не заметить: мы не подвержены старости и болезням, нам нельзя нанести увечье, нас невозможно убить. Пока мы служим Ему, мы дети Вечности.

Выговорив это, Лавров хотел отвернуться, но Вадим громко сказал:

— Я знаю о твоих преступлениях. Ты и твои приспешники грабили, убивали людей на дорогах и…

Вадим хотел сказать, они ответят за это, но понял, что слова прозвучат жалко: ведь он вряд ли выберется отсюда живым. Лавров понял причину его замешательства и усмехнулся.

— Где Олеся? Ты сказал, я ее увижу! Написали, чтобы я пришел, так выполняйте обещание!

— Не дергайся, — Лавров отбросил показную вежливость, — она здесь.

Вадим замер, не понимая, о чем он. А потом увидел, что из дальнего конца зала к нему идет девушка. Хрупкая фигурка, черные непокорные кудряшки, дерзкий взгляд, знакомая походка.

Олеся. Олеся!

Когда она приблизилась, Вадим увидел красную метку в ее правом глазу.

Глава двадцать пятая

— Не может быть, — прошептал он. — Ты не… Отметины не было! — Вадим развернулся к Лаврову. — Вы угрожали убить ее брата? Вы заставили ее! — Он снова поглядел на свою недавнюю соратницу. — Ты не виновата, я понимаю, они вынудили тебя заманить меня сюда. Я верю тебе, слышишь?

— Напрасно, — ответила она.

Вадиму показалось, будто внутри него что-то выключилось. Оборвалось.

— Нет. Неправда. Олеся, вспомни о брате. Матвейка… — Вадим все еще отказывался верить.

Лавров и прочие засмеялись, как гиены, а их гнусный хозяин произнес:

— Ее брат умер, едва родившись. И я здесь ни при чем. Люди справляются с такими вещами не хуже. Расскажи ему.

— Значит, все была ложь? Ты врала мне в лицо, играла на их стороне?

Олеся презрительно приподняла брови.

— Оставь красивости для своих глупых книжек. Все, что я рассказывала о своей поганой жизни, правда от первого слова до последнего. Только было еще хуже: Матвейка умер, когда ему было меньше года. Эта дрянь, я имею в виду мамашу, не уследила. Некогда ей было следить, валялась пьяная со своим дружком! Дети в этом возрасте ползают, все тянут в рот, он проглотил детальку от лего и задохнулся. А набор подарила ему я! Можешь представить, что я чувствовала? Вряд ли. В твоей чистенькой жизни все иначе. Детей всюду за ручку водят, в попу дуют. — Она внезапно ухмыльнулась. — Хотя иногда и вы теряете деточек, а?

Вадиму захотелось дать ей пощечину.

— Тогда зачем? Если ты не брата хотела спасти.

— Говорила же, жизнь изменить вздумала: статью написать и все такое; приехала сюда и взялась вынюхивать. Меня быстро вычислили, предложили выбрать — и я сделала правильный выбор. Теперь моя жизнь не будет прежней, так что получилось лучше, чем мечталось.

— Думал, мы друзья, а ты шпионила за мной. Предала, — бессильно проговорил Вадим, понимая, насколько смешны попытки пробудить ее совесть.

— Делала то, что поручили, — равнодушно сказала Олеся. — Следила за тобой, все время была рядом, проверяла телефон, сообщала о твоих планах. Предала, говоришь? А ты мне кто такой? Своего бога я не предавала.

— Бога! Бога?! — завопил Вадим вне себя. — Что ж вы за нелюди! Отойди от меня, гадина!

Олеся скривила губы и шагнула к стене, встав подле Соловьева.

— Довольно, — раздался холодный, ясный голос. — Те, кого ты видишь, — жрецы. Они поклоняются мне, по моей воле приносят жертвы, питая меня силой. Мне нужна кровь — и я получаю ее.

Очередной кусочек мозаики встал на место.

Прожорливой твари, называющей себя богом, не могло хватить детей, ехавших на экскурсию в Верхние Вязы три десятка лет назад. Нужны были новые жертвы: это существо сказало, что древние жрецы приносили ему их. То же самое должны были делать и их современные последователи. Поэтому детей похищали, приносили ненасытному монстру — месяц за месяцем, годами!

— Ирочка была не единственной, — мучительно выговорил Вадим, чувствуя, как горло сводит судорогой. — Не первой и не последней. Десятки, сотни детей погибли.

— Мне доставляют тех, кого никто не станет искать: нищих, брошенных, забытых, никому не нужных. Таких много, очень много. География поисков широка, и следы ни разу не приводили сюда. Кроме твоего случая.

«Моя дочь погибла случайно: один из уродов, рыскающих по громадной стране, увидел, что ребенок играет, а папаша дрыхнет на скамейке — вероятно, пьяный вдрызг! — и схватил, приволок сюда, чтобы бросить на растерзание зверю!»

Сознание собственной вины навалилось с невиданной доселе силой. Оно было таким сокрушающим, что Вадим удивился, почему до сих пор жив, как сердце его не лопнуло, не разорвалось в груди.

— Не будут искать? Я искал, мы… — слабо произнес он, осознавая пустоту своих слов, не понимая, зачем говорит об этом. — Ирочку не бросали. Мы с Верой любили ее больше жизни.

— Об этом после.

— Сукин сын! — вдруг заорал Вадим и бросился вперед в неукротимом стремлении разорвать, уничтожить, растоптать. Пусть погаснет это сияние — обманчиво-прекрасное, свирепое, голодное; пусть погибнет смертоносное, богомерзкое создание, не имеющее право на существование.

Не получилось сделать и шага.