Пучина скорби

У Марины кружилась голова.

«Нет, не может быть, это сон», — колотилось в висках.

Но она не спала.

— Они на этот раз без шин обошлись, я потом понял, почему: автобус должен быть на ходу. Машину развернули поперек дороги, капот открыли, будто авария. Как в фильме «Мираж», помнишь? Автобус остановился, водитель вышел посмотреть, в чем дело. Его сразу на месте уложили. Соловьев убил.

Марина вздрогнула, вспомнив улыбающуюся, гордую за сына Свету Соловьеву.

— Потом к автобусу пошли. Там дети и учитель, ни оружия, ничего. Я… Мам, не могу передать, что со мной творилось, но я не… Поздно было…

Сережа забормотал что-то, опустив голову.

Марина думала, он уже ничего не скажет, но сын продолжил.

— Учителя застрелили, тело водителя забросили в автобус. Наши тоже туда погрузились. Мне велели за руль сесть. Дети… Они кричали, плакали, самые маленькие маму звали. Парнишка один, кудрявый такой, в шарфе, смотрел на меня, губы кусал. Глаза у него были… Как на иконе. Двоих девочек запомнил. Косички, куртки светлые. Обнимали друг друга, одна в очках.

— Замолчи.

Сережа не услышал.

— Лавр велел ехать к Боковушке. К провалу. Надо было сперва по трассе, потом свернуть. Те трое придурков, которые копали там до провала, шли пешком почти всю дорогу, так говорили. Я сказал Лавру, что мы не проедем. Он усмехнулся, велел заткнуться и рулить. И мы проехали. Там протоптано было: менты и разные службы часто ездили к провалу, появилась пусть и плохая, но дорога. Проехать стало можно. Добрались, у самого края обрыва Лавров сказал тормозить. Мы вылезли. И я вылез. Дети в автобусе остались. Никто их не тронул, хотя я боялся, расстреляют, мне смотреть придется. Но нет. Они живы были, когда… когда…

Сережа начал тереть глаза руками, снова заговорил себе под нос — быстро-быстро, непонятно. Марина хотела подойти, обнять его, но не смогла. Хорошая мать всегда на стороне своего ребенка, но ей показалось: это не ее сын.

Не тот мальчик, которого она качала на руках, возила в коляске, провожала в школу; с кем гуляла на детской площадке и учила уроки; не тот, кого кормила любимым рассольником и пельменями, целовала на ночь, учила кататься на лыжах.

Ее мальчик ушел, исчез, оставив вместо себя чудовище.

«Не смей так думать! Он запутался, раскаивается! Ему надо помочь».

Сережа посмотрел на Марину. Мокрое от слез, покрасневшее лицо, вена на лбу вздулась, сосуд в одном глазу лопнул, и она вскользь подумала, не конъюнктивит ли. А потом решила, что это меньшая из проблем.

— Вы столкнули автобус в пропасть. Хотя там были дети. И тела убитых вами людей, — проговорила Марина севшим голосом.

Подтверждения не требовалось.

— Зачем? Взять у них было нечего.

— Сначала я думал: ошибка. Говорю же, у Лавра спросил. А когда мы… сделали это и ехали обратно, я спросил снова. Соловьев смеялся надо мной и называл тряпкой. Мне было пофиг. Я хотел услышать ответ. Лавр ответил, что теперь все изменится. Что скоро я пойму.

— Что поймешь?

Сережа смотрел затравленно, как раненое животное. Как больной пес, которого собираются пристрелить.

— После той делюги оно вошло в нас. Оно в каждом из нас. И во мне. Я его чувствую. Даже сейчас. Оно позволило мне сказать, но накажет за это. Я знаю, что умру. Но я должен был с тобой поговорить. Оно думает, ты не поверишь, а если и поверишь, в милицию не пойдешь. Но все равно убьет меня. Я ведь предатель, доверия мне нет.

— «Оно» — кто? — выкрикнула Марина. — О чем ты, бога ради?

«Сережа сошел с ума. Чувство вины грызет, лишает рассудка. Что делать? Что же мне делать? К кому обратиться? Нужен врач», — обрывки мыслей метались в голове.

— Все началось с детей. Тех, которых мы сбросили в провал. Они явились следующей ночью. Мертвые. Я видел их, мам! Парнишку в шарфе, девочку в очках и ее подружку.

— Послушай, Сережа…

— Не перебивай! Лавр велел нам отдохнуть, и мы бухали все время, как вернулись. В кафе, в офисе, потом по домам разошлись. Я не мог есть, только пил, ночью мне стало плохо. Рвало, башка раскалывалась. Кое-как до унитаза дополз. Думал, сдохну. Полегче стало, решил водички попить, пошел на кухню. Свет не включал, у меня фонарь прямо перед окнами квартиры, ночью светло. Налил воды в стакан и подошел к окошку. А там они. Я в первый миг и не понял. Стоят люди и стоят. Потом пригляделся и… Их было трое, и все смотрели на меня. Не могли видеть: дети на свету, а я в темноте, но как-то видели. Стоило мне сообразить, кто это, как дети улыбнулись. Одновременно раз — и растянули губы. Клоунские, зубастые улыбки от уха до уха, нарисованные на белых лицах.

— Ты не подумал, что они выжили, выбрались из провала? — спросила Марина, зная, что вопрос идиотский.

Сын засмеялся сухим, трескучим, каркающим смехом.

— Ага, узнали мой адрес, пришли под окна? Ни переломов у них, ни крови, ни ран? Мам, хватит. Они были мертвые и расхаживали в темноте. Если бы видела их, ты бы не сомневалась.

— Они просто смотрели?

Сережа прикрыл глаза: да.

— Я приблизился к окну. Наступил на осколки стакана, не заметил боли. Прижался к стеклу, смотрел; мне казалось, я падаю. Туда, в провал. В черноту. Утром очнулся, нога в крови, на полу лужа и стекло битое. Я попытался себя убедить, что мне приснилось. Спьяну еще не такое привидится же, да? Ногу заклеил, решил отоспаться. Ближе к вечеру звонит Мишка. Он раньше в параллельном учился, ты его не знаешь. Нормальный пацан, мы сошлись в последнее время. То да се, слово за слово, он спрашивает, все ли со мной хорошо. Не было ли снов плохих, всякого такого. Не было, говорю, все путем. А сам слышу, голос у него перепуганный. Не такой, как всегда. Но ничего не рассказал, я в то время реально думал, мне приснилось. Только они снова пришли. Я днем выспался, с вечера уснуть не мог, кино по видаку смотрел, и после полуночи меня как за ниточку потянуло. Встал, подошел к окну. Смотрю, дети — там. Стоило мне подойти, увидеть их, снова улыбнулись. Я не выдержал, заорал, шарахнулся, запнулся за палас, упал, нос разбил… Короче, утром пошел в офис. «Лавр» неподалеку от общаги. Когда мимо нее шел, из подъезда вышли женщина с девочкой. Брата Дениса Сергеевича жена и дочь.

Сережа выразился коряво, но Марина поняла, о ком речь.

— Денис Сергеевич иногда приводил племянницу в школу. Лизой ее звать. Девчонка капризничала, топала ногами, кричала, что никуда не пойдет, если мать не верит. Мертвецы, типа, были во дворе ночью; заглядывали в окна, улыбались. Меня будто холодной водой окатило. «Дети?» — спрашиваю. Женщина на меня, как на больного, посмотрела, Лизу дернула и потащила за собой. Тогда я понял, что не сбрендил. И другие пацаны мертвых детей видели. Когда пришел, все на месте были, кроме Лавра, собрались в большой комнате, ее Лавр залом для заседаний зовет. Кто кофе пил, кто пиво. Морды перекошенные, бледные, глаза бегают. Все молчком, но обсуждать и нечего было. Лавр явился — довольный, сытый котяра. Чего, говорит, скисли, братва? Детишки приходили? Ничего, скоро они вас пугать не будут. Сегодня-завтра наш новый партнер с вами познакомится, поймете. «Кто?» — спрашиваем. Лавров только ржет, не отвечает.