Пучина скорби
Шрифт:
Пожалуй, только историк и классный руководитель Денис Сергеевич цену ему знал, держался с блестящим красавцем и первым учеником суховато, Марина это много раз замечала на разных школьных мероприятиях.
Сережа с одноклассником не дружил, у него была своя компания, в свите Лаврова он не числился, потому Марина и удивилась, когда сын вдруг стал с восторгом рассказывать, какой Лавр умный, фирму организовал, крутится и бабки приличные зашибает.
Где именно крутится? На чем зарабатывает? На эти вопросы Сережа отвечать отказывался. Но чем дольше работал в «Лавре», тем меньше напоминал себя прежнего.
Раньше
Сережа стал другим — это факт. Но еще ни разу не звонил, будучи настолько пьяным.
— Приезжай в любое время. Ты же знаешь, мы с папой…
— Ой, мам… — Он надолго замолчал, Марина подумала, не заснул ли. — Прости, я тебя обманул.
Язык его заплетался, три последних слова прозвучали, как одно: «ятьбобнул».
— Обманул? — переспросила Марина.
Сережа откашлялся, заговорил более внятно.
— Угу. Я не сам передумал идти в институт. Я хотел, документы подал. Лавр отговорил. Сказал, ты чего, лох, за парту садиться? Тебе за двадцать, а ты уроки будешь учить? И предложил тему. То есть к нему. И я… Надо было послать его… — Сережа выругался. — Но ничего. Я брошу все и приеду. Да, мам?
Сын говорил еще какое-то время, речь его с каждым словом становилась все неразборчивее, и в итоге Сережа повесил трубку.
Марина долго не могла успокоиться, металась по квартире, как тигрица в клетке, пила валерьянку, дышала в форточку, восклицала, что так и знала, что Лавров — сволочь.
Разговор с сестрой не помог. Лидуся утверждала, что это даже хорошо, Сережа разочаровался, сделал правильные выводы, скоро бросит «Лавра», Вязы и вернется. Марина впервые в жизни разозлилась на сестру и свернула разговор, чтобы не наговорить лишнего. Что Лидуся понимает, ведь у нее и детей-то нет! Только мать может почувствовать сердцем: ребенок в беде. А Марина именно это и чувствовала.
Не ошиблась, к сожалению.
В пятницу пришла с работы — сын дома. В первый миг, заметив в прихожей ботинки и куртку, подумала, муж на день раньше вернулся. Потом поняла, что одежда и обувь принадлежат сыну.
Марина разулась, пальто сняла, прошла в большую комнату и увидела сидящего в кресле Сережу. Он всюду задернул занавески, все окна зашторил, даже кухню не забыл. Включил торшер и сидел, уставившись в одну точку. Вошедшую и вставшую в дверях мать будто бы и не заметил.
Лицо парня осунулось, впалые щеки заросли неопрятной щетиной. Следы от юношеских угрей алыми шрамами выделялись на белых щеках. Короткие волосы (Марине не нравилась новая стрижка под машинку, уродующая тонкие, интеллигентные черты сына) топорщились, глаза покраснели, на губе — простуда. Марине показалось, что сын опять пьян, но это было не так. Сережа не выпил на капли спиртного — сам сказал об этом чуть позже. А в тот момент, подняв на мать потрясенный, измученный взгляд, произнес, пожалуй, самые страшные слова, которые может услышать мать от своего ребенка:
— Я скоро умру, мама.
Глава двадцать вторая
Рассказ Марины Ивановны
(продолжение)
Сердце тяжело толкнулось в груди. Марина почувствовала, как кровь прилила к лицу, а ладони похолодели.
«Спокойно, спокойно, он просто расстроился из-за чего-то! Сережа еще так молод, в этом возрасте они максималисты, гиперболизируют все», — раздался в голове голос Лидуси.
Марина села напротив сына, сцепила руки в замок.
— Мы справимся, — сказала она. — Что бы ни случилось, это можно исправить. Я помогу, я…
— Ничем ты не поможешь.
Спокойно проговорил, не повышая голоса, констатировал факт, и от этого Марине стало еще хуже. Лучше бы заорал, кулаки сжал, расплакался, психанул. Только бы не сидел с видом тупой покорности судьбе, как преступник, которого приговорили к смертной казни и привели на эшафот.
— Надо бороться, — беспомощно сказала Марина, жалея, что рядом нет мужа. — Нельзя сдаваться.
— Мам, я не двойку в четверти получил. И мы с тобой не на пионерской линейке. Брось ты эти лозунги. Бывают ситуации, когда ничего нельзя сделать. Винить некого. Я сам виноват, мне и отвечать.
— В чем виноват? Можешь объяснить?
— Я убийца, — тихо сказал Сережа. — Знаю, ты не веришь. Думаешь, твой сынок — хороший, милый мальчик, а я… Фирма «Лавр» — это прикрытие. Я не сразу понял. Считал, торговля, перевозки, а когда узнал… — Сережа помотал головой, отгоняя плохие мысли. — Как там говорится? Коготок увяз — всей птичке пропасть? Я пропащая птичка.
— Чем он заставлял тебя заниматься? — спросила Марина и выдохнула самое, по ее мнению, кошмарное: — Наркотики?!
Сережа поглядел на мать вроде бы с жалостью. Как на юродивую.
— Знаешь про банду, которая на дорогах машины останавливает, людей убивает и грабит? Вот что такое «Лавр». Лавров с кем-то из ГАИ или милиции связан, точно не знаю. Ему всегда давали жирные наводки. Бойцы из «Лавра» готовились, ждали и… Ты знаешь, газеты читаешь.
Марине показалось, что на нее рухнул потолок. Мир перевернулся, в голове запульсировала боль. Она раз за разом спрашивала себя, как проглядела, как позволила ему впутаться, как могла быть настолько слепа.
— Сережа, ты тоже… ты…
Не получалось выговорить то слово, но ведь он сам произнес его. Убийца.
— Я не стрелял, если ты про это хочешь спросить. Водителем был. Я же вожу хорошо, отец научил, права есть. Все стадии прошел: ужас, отчаяние, сбежать хотел… Но Лавр убедил, он умеет убеждать. Мы, типа, как Робин Гуд: грабим преступников, у которых руки по локоть в крови. Бедным только добычу не отдаем. Говорил, нечего быть ханжой, хватит жить по правилам, нужно самим правила устанавливать. И все в таком духе. Я бы, наверное, и дальше верил, но… — Сережа обхватил себя руками, будто замерз. — Спросил Лавра, знал ли он, что в автобусе будут дети. Он ответил, что нет, но я не поверил. Лавр всегда был с вывертом, а в последнее время с ним стало происходить еще что-то. Взбудораженный был, взвинченный, твердил, что мы нагнем этот гребаный мир. Я уверен: он знал. Знал, что придется убить детей.