Шесть с половиной ударов в минуту

– Спасибо.

Если моё предназначение в войне - подталкивать Гаррела, помогать и мотивировать его, то пусть будет так. Работать с ним в тандеме было даже приятно. Думала, он трус и гордец, но цель для него оказалась превыше собственных удобств. Но что-то подсказывало: юноша слишком хорошо знал привычки Церкви изнутри, чтобы не предвидеть ловушки и методы служителей. Он мог не предупредить меня о вытягивавших силы оберегах, которые, не исключено, изучал перед назначением в старейшины, чтобы выставить меня ещё одной отвлекающей деталью. Или я преувеличивала его хваткость.

Померещилось, что слуха коснулся голос Королевы, и я поспешила увидеться с ней и убедиться, что она останется на Верхнем этаже ещё какое-то время. Чем дольше, тем лучше.

(1) (Афоризм) Неожиданно и очень много. Выражение появилось вследствие битвы, во время которой в тёплое время года неожиданно выпал снег.

(2) Дочь короля

========== Глава 39 ==========

Глава 39.1

Лекарство от падения

Падай… лети в бездну… падай.

Голос скандировал призыв уже который час. Старейшина Лангзама зашмыгал носом и бросил зубочистку в стакан. Она отскочила от стеклянного ребра и угодила в чернильницу. А потом выпрыгнула из жижи и поскакала по столу, оставляя следы на лакированном дереве и бумаге. Последнее воспалённый мозг старейшины уже додумал сам, но как было бы увлекательно наблюдать такое загадочное явление, как ожившая зубочистка. Мужчина усмехнулся в усы и откинулся на спинку кресла. Навесил ладони над глазами, однако даже в черноте мелькали разноцветные кляксы. Нигде не было покоя.

Вот и он, достопочтимый старейшина одного из древнейших орденов Lux Veritatis, прятался в кабинете в поисках покоя. Старейшина… Неужели ему уже так много лет? Мужчина грустно похихикал над собой, своим глупым выражением лица с морщинами, которые насмехались над ним из отражения, и запил веселье напитком. Слишком твёрдое для жидкости, пить неприятно. Старейшина небрежно отставил чашку и вновь откинулся.

Он доживал последние часы своей ответственной и значимой жизни в одиночестве и бреду. Какая жалость.

Мужчина уже жалел, что принял так много трав, которые - и все знали об этом - при передозировке вызывают помутнение рассудка. Ему просто хотелось достичь подобного эффекта, а вино, даже самое крепкое, не приносило ничего, кроме головной боли. И всё равно с травами перебор. Старейшина не испытывал радости, только мерещилось всякое непотребство. То муха пролетит перед носом, заденет кончик, прокатится по усам, хотя никаких насекомых в заставленном мебелью кабинете и нет. То в дверь постучатся, а потом с детским гоготом убегут. Какие дети в молчаливой резиденции? Нет, всё то обман и выдумка самого мужчины, словно подсознание устроило для него спектакль в реальном времени. Да так оно, по сути, и было.

Его товарищ по несчастью к нему не зашёл. Да и какой он ему товарищ? Со вторым старейшиной мужчина давеча разругался окончательно. А третий… впрочем, о грустном лучше не думать. И так стыдливые слёзы текут по щекам. Если бы не переборщил с травой от душевной боли, то ни за что бы не заплакал. Старейшина уже лет сорок этого не делал, верил, что разучился. Он вёл дела твёрдой рукой, с каменным сердцем и непогрешимым… что там бывает непогрешимым? У мужчины мутился рассудок, и он не мог связно выразить мысль даже самому себе.

Видел бы его сейчас наставник! Как старейшина сидит в кабинете, сжавшись в кресле, жуёт перо и мокрыми глазами изучает пространство перед собой. Тёмно-коричневая мебель чудится ему уродливыми бесами, а летящая по воздуху пыль режет роговицу, словно ножом. Что бы сказал наставник? Не дал бы право мужчине занять своё место в Свете Намерения. Не допустил бы подобного развала и загнивания, но ученик не похож на учителя, а потому не способен взобраться по пологому склону обратно на вершину. Катиться ему дальше. Падать, лететь всё глубже в забвение…

В дверь какое-то время стучали, даже долбились, и старейшина решил, что ему вновь мерещится. Однако в комнату зашла целая делегация из разъярённых служителей. Их суровые лица не предвещали радужных перспектив.

– Оливи!
– хозяин кабинета радостно протянул к женщине с пучком из волос руки. Он попытался встать, но сиденье притянуло тело обратно.
– Я так рад вас видеть! А это кто? Неужели вы привели с собой молодцев из Парагемы? И лидера ордена Шагаттэ! Простите, не заметил вас поначалу: ваша ряса сливается с обстановкой. Вы всегда были коричневым пятном в моём понимании, хех.

– У вас хватает наглости любезничать с нами в таком состоянии?
– гневно выпалила Оливи, сужая глаза.

– Я больше удивлён, что ему хватает сил открывать рот, - процедил мужчина с левого бока, и в его серых одеждах старейшина Лангзама узнал представителя ордена Бурут.

– А где ваш наставник? Я слышал, он захворал нынче…

– Глава Бурута на войне, если вы забыли, - выпалил оскорблённый служитель.
– Так же, как и лидеры других уважаемых орденов! Апрогси! Лапрерия! Тармено! Харатено! Фассето! Зваятта! Эти названия вам о чём-нибудь ещё говорят?

– Спокойнее, - Оливи положила ему руку на плечо, а старейшина Лангзама, наконец, сумел сосчитать людей в комнате. Смешно ли говорить, его навестила глава Альели, парочка из Бурута, троица из Парагемы и лидер Шагаттэ! Сколько это? В последний раз он видел всех вместе на собрании трёхмесячной давности, а потом судьба раскидала их по материку.

– Зачем пожаловали?
– хозяин потёр слезящиеся глаза.

– У нас для вас плохие новости, - отозвался выскочка из Шагаттэ. Старейшина никогда не любил его колючий взгляд и высокомерный тон. А ещё они в молодости приударяли за одной и той же девушкой, ещё когда не пошли в служители, но о том вообще грех вспоминать.

– Сообщать какие-либо новости принято в присутствии всего Свете Намерения, - проворчал старейшина и предпринял ещё одну попытку встать на ноги. И чудо - на этот раз получилось!

– Света Намерения?
– переспросила глава Альели. Седые пряди полосами проходили по её ржавым волосам. Женщина приблизила пухлый нос к лицу старейшины.
– О каком Свете Намерения вы говорите? Его давно нет! Третьего участника вы сами свели в могилу ещё три недели назад!

Хозяин кабинета развёл руки. Он же не виноват, что тот слюнтяй оказался таким слабохарактерным. Двое старейшин Лангзама воспитывали из него податливого прихвостня, мальчика на побегушках, а тот… взял да сорвался с крючка. Повесился прямо в покоях! Его уважаемых товарищей едва не обвинили в убийстве, хотя к гибели этого старейшины они не прикладывали руки. Так совпало.

– Есть же ещё Голенний…

– Второго старейшину мы уже взяли под стражу, - оборвала его Оливи.
– Он признался в травле кандидатов на пост старейшин вашего… омерзительного ордена!

– Как вы смеете!
– вспылил мужчина и ухватился за столешницу, дабы не упасть. Штормило его нещадно, и всё проклятая трава!
– Лангзам - один из столпов… Столпов, не побоюсь этого слова! Если бы не Лангзам, Lux Veritatis давно бы расшатало… и разорвало бы на части от ссор.

– Единственный, кого сейчас шатает, так это вас, - сказал представитель Парагемы.