Стачколомы
Шрифт:
– Да в прямом! Ты сексом занималась с кем-то?
Люба опять почувствовала, как заливает лицо заливается краской.
– Что за вопросы такие!
– Нормальные вопросы! Мне интересно, мы ж одноклассники все-таки.
– Я не буду на такие вопросы отвечать!
Тоха снова хмыкнул.
Сява сказал:
– Не хочешь — как хочешь. Дело твое.
Прошла минута или больше. Странное, неприятное молчание. Все это время Сявы неотрывно смотрел на нее и думал о чем-то. Он затянулся, выдохнул густой дым, затушил
Медленно встал, обошел столик и остановился возле Любы. Она смотрела на него снизу вверх.
– Ты чего, Сява?
– проговорила она.
Сява расстегнул ширинку и оттянул резинку трусов.
Достал член, находящийся в состоянии вялой эрекции.
– Бляха-муха, - буркнул Тоха.
Люба почувствовала, как к горлу подкатил ком.
– Возьми в рот!
– Ты чего, Сява?
Сява размахнулся и ударил Любу правой ладонью по лицу. Волосы откинулись. Щека покрылась алым румянцем. Люба смотрела на Сяву округлившимися глазами.
– В рот бери!
– Я не умею, Сява…
– Как умеешь!
– рявкнул он и ударил еще раз, наотмашь, левой ладонью. Затем снова замахнулся правой. Ладонь застыла в воздухе. Люба втянула голову и прикрылась рукой. Но он не ударил.
– Дура ебаная! Бери в рот, я тебе сказал!
Она открыла рот.
Обхватила член губами.
Член стал медленно двигаться в гортани, толкаясь головкой о небо.
Сява положил правую ладонь Любе на затылок.
Он раскачивал бедрами, ускоряя движения и не убирая ладонь с ее головы.
Когда член входил слишком глубоко и казалось - еще немного и ее вырвет, Люба машинально отталкивала Сяву кончиками пальцев.
Сява вытащил член изо рта Любы, направил в сторону и брызнул спермой.
Несколько раз шумно вдохнул и выдохнул.
По подбородку Любы текла слюна.
Люба вытерла слюну дрожащими пальцами.
– Теперь ты!
– сказал Сява.
– Я не хочу, - проговорил Тоха.
– Че, зассал? Пусть отсосет! Не ссы, она никому не скажет!
Член Тохи был мягким, но после того, как Люба взяла его в рот, раздулся и отвердел. Его член был толще и длиннее, чем у Сявы.
Руки Тохи повисли вдоль тела
Тоха, казалось, не знал, куда их деть.
Тоха двигался быстро.
Он нервничал.
Он тяжело дышал.
Он кончил ей в рот.
Люба наклонила голову и сплюнула сперму.
Сперма, смешанная со слюной, была вязкой, липкой и горькой.
Сперма тянулась от губ к полу.
Сперма не хотела отрываться от губ.
Люба вытерла губы ладонью.
Покраснев и быстро дыша, Тоха застегивал брюки.
– Если кому-то расскажешь - пиздец тебе! Поняла?
– сказал Сява.
– Да.
– Если скажешь хоть слово, будем бычки о пизду твою тушить, ясно тебе, шмара ты конченая?
– Да. Ясно.
Теперь она знала, что бы они ни решили, что бы ни сказали, - она сделает все. Они как будто заполнили ее, и если и была в ней капля воли, теперь и этой капли не осталось.
Спускаются по склону. Идут по аллее. Поднимаются к выходу, к стальным воротам, распахнутым, впускающим и выпускающим бесконечные вереницы людей. Оставляют позади Лавру и травянистый холм, и в Лавре, в золотом куполе с устремившимся в небо крестом, отражается солнце и несколько птиц размытыми скользящими пятнами. Идут не оборачиваясь, и Ярик выбрасывает пакет с пустыми банками из-под пива и бирмикса и скомканными пакетиками от орешков и чипсов в зеленый мусорный бак. Идут в тени, вдоль высокого бортика, огибая тесно припаркованные машины, тут прохладно и солнце не печет, как на склоне, - мимо старинных зданий, какого-то музея и какого-то культурно-исторического центра, на серых табличках — имена людей, основателей, героев, этот жил тогда-то, этот сделал то-то, - и дальше, по аллее парка, огибают высокий шилообразный памятник с жерлом у подножия, из которого вырывается вечный огонь, с обеих сторон аллеи — равномерно остриженные, тянущиеся — вплоть до выхода из парка — стенки кустарника. С опоясанной мраморным портиком, выдвинутой над склоном, словно нос корабля, площадки видно широкое и неспокойное русло реки, простершийся рваной песчаной линией берег дремлющего в центре острова, и дальше — многоэтажки левого берега, одна за другой, высокие, бесстрастные, поблескивающие мозаикой окон. Площадь. Здание гостиницы «Салют». Они идут дальше, и Ярик — он совсем, совсем не разговорчив, и роль массовика-затейника примеряет Даня. Девочки улыбаются. Они выпили много бирмикса и им хорошо, им весело, хотя они и устали немного от жары. Они идут к метро. Неплохо бы продолжить. У Ярика пустая хата. Что скажете, девчонки? Это не далеко. Ехать минут сорок. Троещина. Можно взять такси. Люба? Как ты? Ей нужно домой. Ее ждет мама. Как хочешь, Люба, говорит Лера, а мы — съездим. Еще даже темнеть не начало! Они видят, как она уходит. Торопливо. Нескладно. Наклонив голову. Стеклянные двери метро запахиваются за ней.
На следующий день он встретился с Владом.
Влад сказал, что в общем-то не удивлен. Все что он слышал прежде и все, что узнал сейчас, только подтверждает его догадки. Он сожалеет, что у такого, как Глеб, такой сын, но его, Влада, это мало колышет. Главное, чтобы Глеба не напрягало. Хотя… Как такое может не напрягать?
А потом — спустя несколько недель или месяцев - они пришли к Глебу и увидели его там. И пока Даня был в комнате, - Влад попросил, чтобы он побыл с Глебом, - Влад разговаривал с парнем на кухне. Глеб был вусмерть пьян и дремал, откинувшись на спинку дивана. И Даня был с ним, а потом, услышав шум, вернулся в кухню и увидел, как сын Глеба прижимает ладонь к лицу и испуганно глядит на Влада, а потом Влад размахивается и снова бьет, чуть ниже груди, и тот хэкает, заваливается на подоконник. Даня говорит: хватит, хватит, и Влад опускает руку и — на прощанье — плюет тому в лицо.
VI
ЕГО ТЕКСТЫ
РОДЫ
Роды? Ну что же тут ужасного! Из окровавленного влагалища лезет головка ребеночка. Женщина, потная, багровая от потуг, орет, надрывая связки: «Батюшки, помогиииииииииииииите!» Влагалище отхаркивает кровь и куски внутренностей. Ребеночек уже показал свои розовые ручонки и отчаянно натягивает ими тонкую плеву, покрывающую все его крохотное тельце. Вращая глазами, словно выброшенная на берег рыба, женщина издает вопль за воплем и ее мокрые от пота волосы прилипают ко лбу и щекам. С каждой новой потугой тело судорожно изгибается, голова подается вперед на вздувшейся шее, а веки сжимаются от боли. Кажется, ее тело разрывают надвое. Боль становится невыносимой. Врачи помогают ребенку выйти из матери. Высвободив из плевы и обрезав пуповину, они показывают его утомленной роженице и на лице ее появляется слабая, но такая светлая, такая счастливая улыбка. Ребенок неуклюже барахтается в руках врачей. Он сморщенный и красный и похож на животное, с которого содрали шкуру. «Бляяяяяяяя! – кричит он слюнявым ртом. – Маааааа! Нахуя ты меня рожала?! Я и пяти минут в этом мире не пожил, а мне уже хреново! Мааааааааааа! Роди меня обратно!»