Стачколомы

Помогая слабым, сказал тогда Пал Степаныч, ты тратишь время впустую. Слабые не знают благодарности, ведь благодарность — дело чести, а их честь либо забыта, либо растоптана, либо ее и не было у них никогда.

Но ведь были и другие, возражал я, были и другие!

Александра, жена лесника Миши. Она приходила на все наши акции!

Они жили в полуразвалившемся деревянном доме на окраине, в лесополосе. Миша выпивал, не являлся вовремя на работу, допускал какие-то оплошности, был непрофессионален. Выговоры так и сыпались на него. Он был мягким, неконфликтным и непробивным, и дом, двух дочерей дошкольного возраста и семейный быт тащила на своих плечах Александра. У нее не было стабильной работы, но она постоянно что-то штопала, кроила, подшивала, вязала. Дела шли плохо. Александра подумывала забрать девочек и подать на развод.

Их дом был с прогнившим полом, отклеенными обоями, сизыми плевками плесени на стенах, с забитыми ветошью окнами, нестабильным электричеством и перебоями с водой, - но это все-равно лучше, говорила Александра, чем возвращаться в деревню к матери, где живет брат с семьей и где уж точно — ни работы, ни перспектив.

Начальство «Киевзеленбуда» дало им неделю на выселение, предложило написать заявление «по собственному желанию», - начальство, дескать, идет Мише на встречу, а если он заартачится, уволят «по статье», и тогда ему с его послужным списком не светит работа не только в столице, но и в самом захудалом лесничестве.

Мы согласились помочь, и когда сказали, что сделаем это бесплатно, Александра уточнила, правильно ли она поняла, и когда мы подтвердили, что не берем денег, и единственное, что нужно, это чтобы Миша вступил в профсоюз, долго благодарила нас и даже заплакала.

А потом - потасовка в «Киевзелебуде», куда мы пришли вместе с Толиком. Мы поднялись на второй этаж и вломились в кабинет директора, пухлого, моложавого, холеного, в дорогом костюме. По-началу директор пытался держать марку, вызвав, впрочем, начальника охраны, скуластого татарчонка с сердитыми глазками, - но по мере натиска стал сдавать, проседать в кресле. Эстафету перехватил татарчонок. В отличие от начальника, этот закипал адреналином и злостью. Конфликт будоражил его.

Сперва мы показали удостоверения и процитировали статьи закона. Члена профсоюза незаконно выселяют из коммунального жилья, выдавливают с работы, у него жена и двое детей, идти им некуда. Замечания? Выговоры? Опоздания и прогулы? Это, знаете, с каждым может случиться, - но это не повод, чтобы выбрасывать людей на улицу! Мы не уйдем, нет, даже не просите, можете вызывать полицию. Мы здесь на законном основании, и если дело не решится в пользу лесника, - устроим пикет под зданием вашей конторы, позовем журналистов, пойдем к мэру, обратимся в суд. Мы этого так не оставим!

Начальник охраны схватил мобильный Толика и швырнул в открытое окно. Перескочил через стол и повис на мне. Я оттолкнул его. Он отлетел к столу и снова пошел на меня. Директор попятился к выходу, но Толик заблокировал дверь ножкой стула. В кабинет ломились два охранника и визжащий женский персонал, трое или четверо дамочек из бухгалтерии. Толик преградил дорогу директору, я же боролся с татарчонком. Мы наградили друг друга парочкой ссадин, он порвал мне рубашку, а я разорвал цепочку у него на шее. Охранники выбили дверь. Она болталась на нижней петле, напоминая парус, сорванный океанской бурей. Нас вытолкнули в коридор. Женщины визжали и царапались. По лестнице поднимались менты. Они велели всем успокоиться. Мы с Толиком сели в кресла у стены. Директор куда-то пропал. Под конец драки он совсем скис, и весь изначальный апломб, надменность, делись куда-то, открыв обыкновенного тюфяка, рохлю, у которого кроме кожаного кресла и надушенного парфумами костюма, ничего — ни от начальника, ни от лидера, ни от мужчины. Другое дело — татарчонок. Этот так и искрил яростью и ходил кругами, зыркая на нас, напрягая желваки, бросая задиристые речевки, - пока мы, под присмотром полицейских, писали объяснительные.

Лесника с семьей все-таки выселили. Им удалось найти временное жилье — комнату в общежитии, пока Миша подыщет другую работу. Мы составили письмо в мэрию и запланировали бессрочный пикет возле городской администрации. Александра горячо благодарила нас. Она приходила на все наши акции, иногда вместе с мужем, но он, как правило, оставался дома с детьми. Она готова была выполнить любое поручение — держать транспарант, размахивать флагом, установить палатку, раздавать листовки, - и когда мы благодарили ее — отмахивалась: это меньшее, что она может сделать!

Раньше, когда я приходил к Пал Степанычу, мы говорили о политике и революции. А еще — о профсоюзе. А еще — о Лейле.

Пал Палыч вспоминал 1988-й год, когда встретил их, свою будущую жену Нино и Лейлу, трехлетнюю куколку, черноволосую, испуганную и молчаливую.

Он служил в Киевском гарнизоне; они — недавно приехали в Киев. Их дом в Спитаке был разрушен землетрясением. Мужа Нино так и не нашли под завалами. Потеряв все, они были вынуждены переехать в другую точку огромной страны. Малышка Лейла смотрела на Пал Степаныча, - вначале друга матери, потом мужа - своими большими черными глазками, и ни улыбки, ни слова он не мог добиться от нее.

Они поселились в офицерском общежитии. Нино устроилась продавщицей в гастрономе. Лейлу отдали в садик. Через пару лет Пал Степаныча повысили в звании и дали квартиру, которую он ждал пятнадцать лет, - в Киеве, на Ленинградской площади.

Нино стала работать в коммунальной службе. Пал Степаныч, будучи военным и разъезжая по всей стране, часто спутывался с другими женщинами. Не выдержав постоянных измен, Нино ушла от него. Купила - на накопленные деньги и благодаря армянской диаспоре - домик в селе под Киевом. Стала выращивать и продавать цветы, приезжая в город на выходные.

Лейла жила с матерью. В семнадцать вышла замуж и перебралась в Киев. В девятнадцать родила сына, в двадцать три развелась. Она снимала комнату на Куреневке, работая то менеджером по рекламе, то секретаршей, то диспетчером в службе такси. В отличие от матери, она поддерживала связь с Пал Степанычем и часто проведывала его. Она нас и познакомила.

Я вспоминаю, как Лейла вела себя с ним. С одной стороны — предельное уважение и благодарность за то, что вырастил и был ей вместо отца; с другой — какая-то отстраненность. Хмурость что-ли. Она редко улыбалась и никогда, при встрече или расставании, не обнимала и не целовала Пал Степаныча, как это принято между близкими людьми. Объятия, впрочем, еще допускались — формальные, сдержанные, - но о поцелуе, даже самом невинном чмоканье в щеку, и речи быть не могло.

Я познакомился с Лейлой в ночном клубе «Радиохолл». Угостил текилой. Мы поехали ко мне в съемную квартиру на Куреневке. Оказалось, она живет в том же районе. Совпадение, но — удивительно!
– по мере того, как мы сближались, обнаруживалось все больше и больше таких вот случайных, вроде бы ничего не значащих совпадений. Мы оба когда-то работали в рекламе, любили черный цвет, смотрели одни и те же фильмы, слушали рок-музыку, редко посещали ночные клубы и тогда, в ночь знакомства, выбрались в «Радиохолл» исключительно за компанию, она — с подругой Варей, я — с приятелями, Витей и Костей. Мы больше любили кошек, чем собак, не были в восторге от морских курортов, избегали шумных компаний и скопления людей, центру города предпочитая уютные заведения и тихие парки. Обычные, в общем совпадения, но мне — и ей, думаю, тоже, - казалось, этого достаточно, чтобы признать — наша встреча случилась не просто так, наша увлеченность друг другом — не просто увлеченность, но что-то большее. Иллюзии, конечно, и заблуждения. Их питаешь, если счастлив с человеком. Такие же иллюзии, как и то, что этот человек обязательно должен испытывать к тебе те же чувств. Да, заблуждения, иллюзии… Но ведь может и нет? Может наша связь и не была ошибкой? Может ошибкой было то, что произошло потом? Черт, а ведь я становлюсь сентиментальным… Размякаю и превращаюсь в слизняка. Будь она жива, часть вины можно было бы разделить с нею. Но ее — нет. Нет моей Лейлы. И всю эту боль, эту агонию приходится перемалывать в одиночку.

Мы любили сидеть в ресторанчике «Купол» возле Куреневского рынка. Там была небольшая сцена с синтезатором и микрофонной стойкой, где по выходным выступали музыканты — вокалистка в искристом платье и клавишник, лысоватый нацмен с лицом шарпея.

На выходных Лейла оставалась у меня, а по воскресеньям мы гуляли втроем — я, она и ее сын. Он только пошел в школу и учился так себе. Лейла переживала, что сын растет без отца и некому взяться за его воспитание. Я говорил, что это нормально, если мальчик не слишком старателен, - все мальчишки такие, и главное, говорил я, воспитать характер, а все необходимые знания он сможет получить, когда вырастет и выберет дело по-душе. Его нужно отдать в спортивную секцию, лучше всего — бокс или борьба, там он окрепнет морально и физически. Лейла согласилась, и записала сына в секцию тхэквондо на «Почтовой площади». Когда она задерживалась на работе, я забирал мальчика из школы и отвозил в спортивный комплекс. Иногда — дожидался конца тренировки и мы ехали домой вдвоем, а иногда — приезжала Лейла и мы ехали домой вместе, я провожал их, а потом шел к себе по поздневечернему району.