Стачколомы

Дошло до того, что мать сказала уходи, и он начал крушить квартиру, оторвал дверцу шкафа, вытащил одежду, шубу Оксаны, платья матери, начал топтать все и рвать на куски. Посуда из серванта, сервиз и фарфоровые статуэтки, альбомы с семейными фотографиями, школьные принадлежности брата и ее, Оксаны, блокноты, мобильный, косметика, украшения, - все оказалось на полу. Он крушил и топтал все. Кричал, что если уйдет — заберет диван, телевизор, музыкальный центр, даже кошку, потому как все это куплено при нем и они ему должны, все они, вся их чертова семейка!

Он понимал, должна быть развязка, - и ее звонок, когда он был на собеседовании в торговой фирме, не был для него неожиданностью.

Уже на первом этаже — Оксана жила на третьем — он услышал визги и крик, и когда поднялся и открыл дверь — столкнулся лицом к лицу с таджиком.

А вот и женишок явился!

Оксана стояла за спиной отчима, вся в слезах. Бледная, осипшая мать — рядом. Младший брат в комнате.

Они орали друг на друга на лестничной клетке. Из-за соседской двери предупредили: сейчас вызовут полицию, убирайтесь отсюда, в другом месте отношения выясняйте!

До пустыря шли молча, скоро, шумно дыша.

Стали друг против друга, от лица до лица — сантиметров пять, и снова — в крик, потому что — как тут сдержаться?

– Ты свалишь и оставишь их в покое и вещи их — тоже оставишь!

– Че тебе еще оставить? Все, что я купил, я заберу!

– Это не ты покупал. Это не твое. Ты достал их. Ты просто урод конченый!

– Ха-ха-ха! Какой ты крутой. А, женишок!

– Оставь вещи и вали нахер!

– Да щас! Эти суки мне за все ответят! Бляди они и шлюхи! Ты этого еще не понял? Что Оксана твоя, что ее мамаша…

Он ударил таджика по лицу и тот, выдохнув от неожиданности, пошел на него и саданул ногою в пах.

Он упал в траву, прижимая ладони к ушибленному месту и стараясь не обращать внимание на боль. Таджик, тяжело переводя дыхание, позволил ему подняться.

Теперь они катались по траве и он несколько раз ударил таджика, точно и сильно, и тот — тоже бил его, и они дрались, дыша друг другу в лицо, и гнев стал уходить, и теперь они знали — им есть о чем поговорить.

Когда вернулись, таджик взял сумку, спустился на лестничную клетку между вторым и третьим этажами, обернулся и крикнул, что еще вернется и заберет все, что хотел, - диван, телевизор, музыкальный центр, даже кошку.

Он попросил, чтобы Оксана позвонила, если отчим вернется. И Оксана звонила ему, как и он ей, и несколько раз они встречались, но дело было не в таджике - он больше не появлялся, - их все еще тянуло друг к другу. Но после того случая, он знал - они уже не будут вместе.

О чем он все-таки написал?

V

ДЕВОЧКИ

Утром позвонил Толик. Глеб снова не вышел, его телефон отключен. Как-то так, сказал Толик. Нужно, чтобы вы с Владом поехали к Глебу и узнали, что и как, это не далеко, от Контрактовой площади минут двадцать на трамвае, Рыбальский остров, знаешь где это? Нет, сказал я, никогда там не был, - ну вот и побываешь, сказал Толик.

Договорились встретиться на Контрактовой. Влад, как всегда, прибыл без опозданий. Он ждал возле метро, курил, щурясь от яркого сентябрьского солнца, и когда увидел меня, выбросил окурок в урну, повернулся кругом и двинулся в сторону трамвайной остановки. Мы пожали руки в движении, он буркнул «привет» и ускорил шаг. Ясное дело — не в духе. Он бывал не в духе, особенно по утрам - размолвки с женой, проблемы на работе, осенняя хандра, приступы угрюмости, которые накипали и захлестывали Влада, сколько я его знаю, а последнее время — все чаще. Серая кепка, щербина между верхними резцами, сухой и напоминающий кулак подбородок, тесемка на шее с медальоном-хранилищем. Брюки из легкой ткани и белая в синюю и красную полоску рубашка.

Пробираясь сквозь толпу, мы обошли здание торгового центра и вышли на Верхний Вал.

Ехали в полупустом трамвае. Солнце било лучами в стекла. Влад сдвинул козырек и теперь его глаз не было видно, они прятались в тонкой и острой, словно лезвие, тени козырька. Он напоминал персонажа из какого-то фильма, бандитского или шпионского, возможно — сериала, возможно — даже нашего, про Одессу или другой бандитский город начала ХХ века. Конечно, я не сказал об этом Владу - он не любит такие вещи, он человек крайностей, и все, что связано с полутонами — не для него. Вначале, когда мы только познакомились, он кое-как скрывал эту свою мрачность и какую-то свирепую категоричность, - но теперь, когда он стал одним из нас, ему не было чего скрывать.

Трамвай переехал через мост. Обогнул завод - красную стену и две огромные, сужающиеся трубы, из которых черными буклями вываливался дым.

Звякнув и спотыкнувшись, трамвай остановился.

Девятиэтажка без балконов. Под окнами — проволока для сушки белья. Отяжелевшие от влаги тряпки раскачиваются ветром.

Второе парадное. Первый этаж. Вдавливаю кнопку звонка. Дребезжание, пронзительное и въедливое. Отпускаю кнопку и, подождав немного, снова звоню. Короче, говорит Влад и начинает бить в дверь кулаком. Удары разносятся эхом в тишине подъезда и замирают в углах верхнего этажа. Тихо, говорю я. Указываю пальцем на дверь.

Шарканье. Щелчок замка.

Бледно-серое лицо, выпуклые глаза, лысина в редкой сеточке волос, - Глеб медленно открывает дверь и впускает нас.

Длинный коридор, упирающийся в кухню, справа уборная, за ней дверь в комнату. Он идет туда, не говоря ни слова. В коридоре тесно и мы следуем за Глебом не разуваясь, мимо деревянной вешалки с парой курток и полкой для головных уборов. Несколько пар обуви: черные ботинки, измятые белые кроссовки и еще одни ботинки, ярко-синие, брезгливо отодвинутые и явно Глебу не принадлежащие.

В комнате он садиться на продавленный тряпичный диван, покрытый шерстяным клетчатым покрывалом. На табурете - бутылка водки, рюмка, блюдце с лимоном и ломтиками шоколада. Возле стены — коричневый шкаф со стеклянными дверцами и фрагментами сервиза на полках, чашечками, блюдцами, хрустальным штофом, вперемежку с керамическими фигурками в виде разноразмерных — от малой к большой — рыбок, задравших пучеглазые головы и разинувших рты.

– Кто у тебя, Глеб?
– спрашивает Влад.

Глеб поднимает глаза. Только сейчас мы понимаем, насколько он пьян. Откидывается на скрипнувшую спинку дивана.

– Идем туда, - говорит Влад.

Выходим из комнаты и поворачиваем в кухню.

Запах ветхости, залежавшихся приправ, засохшего на плите жира, прилипших к раковине остатков еды, табачного дыма, пропитавшего занавески и мебель. Стойкий дух холостяцкой берлоги.

Облокотился тощим задом на выступ подоконника. Между столом и плитой. Под приоткрытой, завешенной тюлем форточкой. Склеенные гелем и топорщащиеся на темени светлые волосы по бокам убраны под нолик. Золотистая цепочка с круглым кулончиком свисает с мочки уха. Розовый джемпер и узкие, истерзанные в бахромчатые рубцы джинсы-варенки. Что еще? Ах да… Выражение лица - прохладное, костляво-женственное, - мерзкое, в общем, выражение.