Стачколомы

Немец, длинноволосый блондин с неизменным фонарем под глазом, солидно вещал о внутренних раскладах клуба. Журналистка попросила снять поединок на камеру и Немец поинтересовался у парней, не против ли они. Только морду не снимай, сказал долговязый Ворон, обматывая кулаки боксерскими бинтами. Его противником был пухляш Матвей (Матвийчук). Они долго кружили, как в танце, в центре поляны, а потом Матвей кинулся на Ворона, толкнул головой в живот и, обхватив толстыми руками, повалил на землю. От дерущихся поднималась пыль и брызгала земля. Столпившиеся вокруг выкрикивали подсказки.

Ворон скинул с себя Матвея, вскочил, ударил ногой по ребрам и затем, когда Матвей перевернулся на спину, - еще раз, но уже в грудь. Шлепнулся на Матвея, норовя прижать к земле и усесться сверху.

Эти ребята каждую субботу здесь, рассказывал Немец взбудораженной журналистке, на фоне пыльного побоища, мелькающих кулаков Ворона и Матвея, у которого, похоже, открылось второе дыхание, так отчаянно он сопротивлялся, находясь, казалось бы, в безвыходном положении.

Кулаки Ворона несколько раз достигли цели. Матвей по-звериному заурчал и принялся вертеться с удвоенной силой. Толстяк оказался на удивление вынослив. Ему удалось скинуть противника, чья кудряво-смоляная шевелюра взмокла от пота, - и теперь Ворон уткнулся локтями в землю, а Матвей, еще секунду назад безнадежно распластанный, с воплем кидается на него. Набрасывает на шею, словно две палки докторской колбасы, руки, скрепляет пальцы в замок и валится на спину, увлекая за собой противника. Эгг… - рвется из сцепленных зубов Ворона.

Ну вот и конец поединка, резюмирует Немец, переводя взгляд с дерущихся на журналистку. Ворон хлопает руку Матвея, но тот не реагирует. Ебаный хуй, вырывается у Немца. Ну-ка пацаны, в темпе, в темпе!

Двое парней пытаются разомкнуть руки, третий — оттащить Матвея. Красный и потный, он скалится и урчит. Он щас его задушит к ебеням, орет Немец.

Двое держат Матвея, пока третий трясет за плечи Ворона. Да не так, блин, орет Немец. Забыв о журналистке, бросается на поляну и хлещет Ворона ладонями по щекам. Тот слабо двигает головой и приоткрывает глаза. Немец с двумя парнями отволакивают его на пригорок, подальше от центра поляны. Дайте ему блядь воды! Вода есть у кого-то? Бля, пацаны, вы че, воды не взяли? Ебануться можно… Ищите, ищите воду!

Как видите, случается разное, возобновляет Немец прерванное интервью. Пацаны увлеклись. Бывает. Журналистка послушно кивает. Оператор вытянулся как по команде «смирно». Немец понижает голос: концовку боя лучше вырезать, мне бы тебя об этом очень хотелось попросить.

Со стен ресторана «Охотничий домик» смотрят кабаньи головы.

Аленушка заказала салат из морепродуктов и вишневый пирог, я — «Цезарь» и телячью печень с картошкой «по-селянски». Пузатый мужичок в вязаном свитере клеился к Аленушке, когда она выходила в туалет. Она рассказала об этом с улыбкой. Кубики льда перекатывались в бокалах с виски. Мужичок вернулся за свой столик, в компанию мужчин лет пятидесяти, быстро посмотрел на нас и отвернулся.

– Наконец-то учебный год закончился! Ни одной четверки!
– похвасталась Аленушка. На ней были белый свитер из нежно-воздушной шерсти и бусы из приглушенно-алых камней.
– Идем танцевать!

– Я не хочу. Потанцуй лучше ты.

Она вышла в центр зала.

Она рассказывала о бывшем муже, который проиграл в карты квартиру, избивал ее и их шестилетнего сына. Она говорила это с какой-то беспечностью, а потом показала шрамы на запястьях, поперечные - не знала, что надо резать вдоль. Сын вытащил ее из ванной и вызвал скорую. Тонкие кровяные струйки прочертили кривые линии на белом кафеле. Но ничего не изменилось. Муж продолжал избивать ее, теперь - находясь под действием амфитаминов. Он таращил остекленевшие глаза и метался по квартире, размахивая кулаками, хрипя, наталкиваясь на стены и дверные косяки. Ее терпение лопнуло, когда он схватил сына и швырнул на пол. Собрав вещи, она уехала с ребенком к матери.

Она курит тонкие сигареты, сидя на краю постели, голая, положив ногу на ногу. Я хочу сделать татуировку на груди — разбитое сердце и ее имя, но она не воспринимает это всерьез. А я… Ей-богу, не могу припомнить, чтобы когда-нибудь был более откровенен с женщиной!

Живет то на Печерске, то на Соломенке. Старые дома, квартиры с высокими потолками. Вот уже год, как я приезжаю к ней.

– У тебя есть девушка?
– спрашивает Неля.

– Да.

– Вам хорошо вместе?

– Да.

– Если ходишь ко мне, значит не все прям так хорошо…

Сощуривает глаза, чтобы не попал дым.

Аленушка не курит. Удивительно, что сегодня решилась на вискарь. Когда танцует, мужчины за соседними столиками пялятся на нее.

Хрупкая, но — только внешне. Ей за тридцать. Старше лет на пять. Точно не знаю, на сколько, ведь ни настоящего имени, ни возраста, ни ее жизни, - ничего о ней я не знаю.

– Ты бы вышла за меня?

– Что-о-о? Не прикалывайся!

– Я серьезно! Я хочу взять тебя в жены. Я люблю тебя!

– Так!
– хмурится Неля.
– Ты меня смущаешь! Не говори, пожалуйста, такое! Какая свадьба, о чем ты? Я была замужем и мне там не понравилось! Я тебя старше, у меня ребенок и вообще… У тебя вон и девушка есть…

– Я не люблю ее. Я тебя люблю!

– Ну все! Давай лучше сексом займемся!

Виски раскачал ее. Сегодня, в честь окончания учебного год, в честь отличных оценок, можно расслабиться. Ах, какой трудный год! Препод по экономтеории не хотел ставить «отлично» и буравил глазами. Летом не получится поехать в Испанию, как они с мамой планировали, - поедут в Турцию, а папа останется дома, ему нужно работать. А еще — вот что было! — на прошлой неделе Аленушку подвозил таксист. Сказал, она может не платить, все, что ему нужно — ее номер. Потом наяривал, и даже ночью, и Аленушка недоумевала — когда он уже успокоится? Хм, такой наивный! Решил — я пойду с ним на свидание! Ты что, ревнуешь, да неужели, ха-ха! Закажи лучше еще виски, ах, я такая пьяненькая, ах, можно немного расслабиться, после такого года…

Когда я возвращался от нее, с Печерска или Соломенки, когда ехал в метро и маршрутках, когда брел в подземных переходах, - все, все было другим! Мне было интересно каждое лицо. Я видел краски там, где прежде замечал только серость. Во мне была новая, ясная, свободная, неудержимая энергия. Во мне была жизнь. Много жизни. И жизнь была восхитительной и била через край. И хоть она так и не ответила мне взаимностью, я знал, что бы ни случилось и как бы не извернулась судьба, я никогда не забуду ее.

Я снова и снова слушал Немца, как в первый раз, когда мы встретились возле метро, зашли в троллейбус и отправились в лес, на поляну, где еще никого не было, и Немец, поправляя непослушный, вздуваемый ветром белый локон, рассказывал о детстве. О матери. Об отце, которого не помнил. О школе, в которой не был ни забиякой, ни лидером. Об институте, куда поступил без напряга и уже на первом курсе стал одним из лучших студентов, - ведь он всегда много читал и перо у него острое, да и вообще не дурак, в отличие от мажорчиков, которые там за папины деньги учатся.

Депрессия, сказал Немец, это гнев, направленный внутрь себя, - и чтобы избавиться от нее, нужно вытолкнуть этот гнев наружу.

Ничто так не помогает, как удар по морде и, как следствие, необходимость дать по морде в ответ. Ребята, которые приходят сюда, не профессиональные бойцы, большинство из них никогда всерьез не занимались спортом, - это отчаяние заставило их взглянуть в глаза своему страху. Все остальное — синяки, сломанные носы, выбитые зубы, ломота в костях и даже проигранная схватка - не имеет значения. Все окупается победой, одержанной над самим собой.