Ставрос. Падение Константинополя

– Кто ты такой? – сквозь зубы спросила она по-гречески.

Раненый закатил глаза и лишился чувств: а может, притворился. Что греки, что итальянцы были горазды на такие хитрости.

Феодора беспомощно посмотрела на Теокла. Ей в голову вкралась мысль о пытке – но, конечно, это было невозможно!

Невозможно ей, и сейчас…

– Теокл, вытащи эту мразь отсюда – и стерегите его до утра, - устало сказала она; было не страшно, только мерзостно – мерзостно-интересно, как, наверное, Феофано…

Теокл кивнул и поднял раненого одной рукой, как пустой мешок; тот издал стон, но больше ничего.

– Жизнью отвечаете! – крикнула Феодора вслед охранителю; тот поклонился, закрывая дверь.

А Феодора бросилась в угол и схватила пакет, точно спасенное от смерти дитя. Потом только подбежала к ребенку. Они вместе с Магдалиной унимали его долго; но наконец Вард затих. Феодора легла, обняв его и подложив пакет под голову, как раньше: теперь ей стало страшно, что до утра бумаги развеются, как дым.

Но до утра ничего не случилось.

Феодора проснулась – и тут же вспомнила все, что пережила ночью. Ей предстояло еще одно испытание: быть может, самое тяжелое. Она взяла кинжал.

Наскоро одернув измаранную кровью одежду, Феодора выступила из комнаты. На пороге госпожа столкнулась с Теоклом, который, должно быть, хотел войти и о чем-то доложить…

– Как он? – воскликнула Феодора.

Теокл потупился.

– Госпожа… Прости…

– Вы его упустили? – крикнула Феодора.

– Нет, - вступил Леонид. – Преступника забрал хозяин гостиницы, который пришел с подручными: мы не могли сопротивляться, и беспокоить тебя больше не посмели. Хозяин сказал, что этот человек итальянец и подсуден их законам…

– Здесь один закон – закон василевса! – воскликнула Феодора. Леонид мрачно переглянулся с Теоклом: опытные воины и спутники патрикия, эти греки, казалось, понимали гораздо больше нее.

– Все гораздо сложнее, госпожа, - серьезно и печально сказал Теокл.

Феодора усмехнулась.

– Верно говоришь.

Она вздохнула.

– Пойду умоюсь, переоденусь и попробую объясниться с хозяином.

Леонид шагнул к ней: в глазах загорелась тревога. Он схватил ее сильной рукой за плечо.

– Нет, госпожа, это очень опасно! Тебя саму могут бросить в тюрьму, и мы не поможем!

– Нужно уезжать, - поддержал его товарищ.
– Наше оружие здесь бессильно. Нужно добраться до нашего господина и василевса, и доложить им; а здесь итальянское право!

– Может быть, этот человек в сговоре с хозяином, - прошептала Феодора во внезапном ужасе.
– Не зря тот так скоро явился!

Леонид кивнул, глядя себе под ноги.

– Уезжаем, как можно скорее, - распорядилась Феодора. Она быстро повернулась и ушла в спальню, где повелительными криками опять заставила забегать служанок и разволновала сына.

Меньше, чем через час, они были готовы в путь; покинули гостиницу, стараясь сделать это как можно незаметнее. Феодора радовалась теперь, что удалось избежать встречи с хозяином, и горько сожалела, что не успела как следует рассмотреть негодяя, пока была возможность.

Но теперь она знала твердо три вещи – что Феофано не обманула ее насчет ценности доверенного; что у Феофано были могущественные и зоркие враги; и что скрыть происшествие от мужа не удастся. Верные греки – черт бы побрал сейчас эту греческую и мужскую верность! – сейчас же доложат своему господину, что произошло в аргосской ночлежке. Оставалось надеяться, что патрикий не догадается о причине – или догадается, когда будет поздно.

– Слушайте меня, - грозно сказала она воинам, помедлив, прежде чем сесть в повозку. – Обо всем скажем только господину, а он сам решит, докладывать ли императору! Вы поняли?

Теокл кивнул.

– Да.

Им казалось, что они поняли. Феодора бледно улыбнулась и забралась поглубже, чтобы прийти в себя и обдумать, пока есть время, что делать дальше.

Больше в дороге с ними ничего не произошло, и в Город они прибыли благополучно. Зимой Константинополь Феодора еще не видела – но признала, что цвет его почти не поблек: Царьград был прекрасен всегда. Московитка перекрестилась на Святую Софию.

– Стой вовеки – крепко стой, государыня-мать, - прошептала она. И тут же передернула плечами от пронизывающего ветра: Феодоре вдруг показалось, что этот ветер сейчас снесет огромный золотой купол с крестом, точно пожелтевшую крону березы.

Березы – это пестрые белоствольные деревья, и осенью они желтеют: она ведь верно помнит?

Они остановились напротив Большого дворца; Феодора взяла ребенка, как охранную грамоту, и, бледная и суровая, пошла навстречу этериотам, которые стерегли двери. Ее пропустили после короткого разговора; знакомые стражники приветливо расспросили ее о дороге, и Феодора поклялась, что все было благополучно.

Вместе со служанками она прошла в гинекей – и в своей спальне немедленно принялась искать новый тайник для проклятых бумаг.

Но если о них проведали даже в дороге – и выследили ее в дороге, трудно ли будет сделать это в Большом дворце?..

– Нужно как можно скорее найти этого Леонарда Флатанелоса… и поговорить с нашими, - прошептала московитка, бессильно садясь в кресло и утирая пот. – А может, сразу пойти к нему. Время не терпит.

Но время вынуждено было терпеть.

Муж пришел к ней позже, этим вечером, - и с таким видом, что стало ясно: воины уже отчитались о несчастье. Патрикий схватил в объятия сначала ее, потом ребенка; потом осыпал поцелуями обоих. Язык не повиновался ему, в глазах блестели слезы.

– Я бы умер, лишись я вас! – воскликнул муж.

Феодора прижалась к его груди – и подумала, что в объятиях Метаксии ощущала совсем не то; жажду жизни и огонь, а не жалость. Но она посмотрела в глаза мужа – и опять ощутила, как сливается с ним в одно существо; он опять показался ей сильным.

Да ведь и был – в сравнении с нею.

Фома посадил ее в кресло, а сам стал рядом, поглаживая ее руку. – Слава богу, - сказал он.

Феодора пожала его пальцы, не глядя на мужа, – не могла.