Столичный доктор. Том VIII
Шрифт:
РИМЪ,1-го (14-го) іюля. Газета «La Tribuna» сообщаетъ, что вчера русскій посолъ князь Урусовъ подписалъ контрактъ о поставк? 100 000 панцирей Бенедетти для нуждъ русской арміи. Панцири защищаютъ отъ ружейныхъ пуль. Ц?на на каждый панцирь опред?лена въ 15 ? Срокъ поставки — 2-го августа непосредственно на театръ военныхъ д?йствій.
Меньше всех обрадовался моему отъезду новоиспеченный главный врач. Пусть и с приставкой «и. д.», но все понимали — это ненадолго, пока Боткин не подпишет бумаги у Ивана Петровича Балашова, главного уполномоченного Красного Креста. Всю прелесть этой работы я дал почувствовать Александру
С Бурденко я попрощался на последнем обходе. Видно было, что он тяготится своей ролью в случившемся. И я напомнил ему, что жду в Базеле в любое время. Неважно даже, сдаст ли он экзамен на врача, или нет. Это я ему и сам могу устроить.
Вера Игнатьевна молчала, и даже вроде избегала меня. Только когда я уже садился в повозку, подошла, перекрестила, и, обняв, поцеловала в щеку.
— Помогай вам Господь, — сказала она. — Верю, у вас всё получится.
— И вам того же. Прошу только, не ленитесь, напишите хотя бы статью о своей перевязке. А лучше — несколько. Это стоит затраченных усилий. Обещайте.
— Куда от вас денешься, — вздохнула она. — Придется обещать.
Пожалуй, только на вере всё пока и держится. Если приплюсовать к прошедшему времени дорогу — а это в лучшем случае неделя, и предположить, что поиски и эвакуация Агнесс займет минимальные сроки… Что там с раной произойдет?
Когда Жиган накануне сообщил, что места в поезде до Пекина нашлись, я подробности не уточнял. Да хоть в солдатской теплушке, мне какая разница? Комфорт — дело хорошее, но сейчас важнее скорость. Часики тикают, а в голове всё мелькают картины возможного развития событий, с патологоанатомическими подробностями. А это радости не несет совершенно никакой.
На вокзал мы приехали рано, до отправления поезда оставался еще час с хвостиком, но народу тут было намного больше, чем в мои прошлые визиты сюда. Кому война… Местные на базировании здесь большого количества войск изо всех сил делали гешефт. Продавцы еды и всяких нужных мелочей, попрошайки, носильщики — всего хватало с избытком. Несмотря на раннее утро — солнце только недавно взошло, жизнь кипела. Спасибо Жигану, который взял на себя роль ледокола, в кильватерном следе которого я с легкостью преодолевал толпу.
Ого, а мы первым классом едем! Тит Кузьмич и тут показал себя талантливым решателем проблем. Под первый класс отведено всего четыре купе, в оставшейся части вагона расположился второй, его заняли офицеры и чиновники рангом пониже. Меня отдельное купе порадовало только тем, что можно отгородиться от остального мира. Вот уж чего не хотелось, так это общаться с кем бы то ни было. А я проходя по вагону, как минимум однажды услышал свою фамилию, произнесенную специальным секретным полушепотом.
Купе оказалось старым, но добротным: обитое мягким, чуть вытертым в местах для сидения сукном, с небольшим столиком у окна, зеркалом и тремя крючками для одежды. Я поставил свой саквояж, и Жиган тут же начал раскладывать вещи — в пути нам предстоит провести не один час, всё нужное должно быть под рукой.
— Поехали, Евгений Александрович? — спросил он, когда поезд дрогнул и пошёл.
Я кивнул, не открывая глаз. Под голову подложил скатанный плед, устроился у окна. Помню, кто-то из фигурантов «дела врачей» писал в мемуарах, что для убийства времени в камере сочинял в голове учебник. Вот и я сначала пытался писать. Положил на столик тетрадь, начал главу
о перитоните. Этиологию и патогенез решил пропустить. Быстренько набросал классификацию, начал расшифровывать каждый пункт… Рутинная писанина привела к желаемому результату: слова поплыли, карандаш прочертил длинную черту через половину страницы. Я закрыл глаза — и провалился в дремоту, последовав примеру Жигана.Вроде и снилось что-то, похожее на бесконечный переход из кабинета в операционную, в котором возникают бестолковые и нелепые помехи, а вместе с тем я слышал шаги пассажиров в коридоре, тихие разговоры проводника, предлагающего чай. Проснулся я от чувства, что пора встать и прогуляться до удобств. Посмотрел — за окном темно. У нас горит ночник. На часах — половина двенадцатого. Жиган читает что-то.
— Слава Богу, поспали вы. Я и будить не стал, пусть, думаю, отдохнет. Простите, что потревожил.
— Это что же, я весь день проспал?
— Проспал, никуда не опоздал. Вот подскажите, Евгений Александрович, что значит слово «Wehmut»? — он ткнул пальцем в строчку. — Читаю, и думаю, вроде они перед этим о другом говорили, а он напился.
— Нет, это вроде… светлой грусти, что ли. Смотришь на чью-то вещь, допустим, и тебе становится печально, что человека рядом нет.
Поговорили на тему странных слов в других языках. Вроде нашей почемучки, японской бакушан — девушки привлекательной со спины, но не спереди, закончили немецким шаденфродем — удовольствием, получаемым от чужих несчастий. Потом я поинтересовался, что читает Тит.
— Так книжку Агнесс Григорьевны. Она мне подарила, а руки не доходили, чтобы спокойно взяться. Простите, заговорился. Давайте я велю чай подать, да перекусите.
Вот за что ценю Жигана — что он никогда в горние выси душой не возносится. Четко знает, вот тут надо поесть, тут — отдохнуть, а там рубаху сменить. К хорошему привыкаешь, и ждешь его, даже когда волею судеб приходится жить в палатке. Вот и Тит Кузьмич. Что случилось бы, пойди он в тот знаменательный день в другом направлении? Но случилось так как есть, и я ем бутерброды, запивая крепким чаем, потому что к местной станционной еде доверия нет.
Так мы и ехали два с половиной дня. Если быть точным, то пятьдесят шесть часов. Перед самым Пекином меня в очередной раз утомили местные пейзажи в смеси с клиникой перитонита, и я уснул. Наверное, мозг пытался таким образом защититься от дурных мыслей.
Проснулся я от толчка. Состав остановился.
— Пекин, Евгений Александрович. Станция Мацзяпу, конечная, — сказал Жиган. — Выходим.
На вокзале выяснилось, что до отправления поезда на Шанхай — шесть часов. Немного, но достаточно, чтобы начать себя грызть. Стоять без дела в ожидании, зная, что там, на юге, где-то в чужом госпитале, лежит, а скорее всего умирает Агнесс — это пытка.
Надо использовать время. Решил ехать в посольство Швейцарии. Официально подтвердить свой статус и статус жены. Пусть будет бумага. Бывают ситуации, когда один листок значит больше, чем сто слов. А страна мне совсем не чужая. Как и я ей. Налогов там уплачено столько, что мне уже пора интересоваться, когда основателю «Русской больницы» установят золотой памятник в натуральную величину.
— Тит Кузьмич, — сказал я Жигану, — вызывай извозчика, нам в швейцарское посольство. Багаж пусть временно останется в камере. Только проследи за носильщиками. У меня к этим жуликам доверия не больше, чем к остальной вокзальной публике.