Страх — это ключ

— Вы хотите сказать, что до тех пор генерала считали образцовым гражданином Штатов, а его брак с вашей матерью — идеальным браком?

— Да, что-то в этом роде. Они стали настоящей мишенью для желтой прессы, — горько сказала она. — Не знаю, что произошло с мамой, нам всегда было так хорошо вместе. На этом примере я убедилась, что дети никогда не знают об истинных отношениях своих родителей.

Голос ее был усталым, безнадежным, это был голос человека, потерпевшего в жизни тяжелое фиаско. Да и выглядела она соответственно своим словам. Мэри Рутвен действительно была сбита с толку неожиданной переменой судьбы, иначе она никогда бы не стала говорить на эту тему с незнакомым человеком.

— Дети?

— У меня есть сестра. Ее зовут Джин, она на десять лет моложе меня. Похоже, что она будет жить с матерью. Юристы все еще работают над условиями развода, но я думаю его не будет, — она натянуто улыбнулась. — Вы не знаете Рутвенов из Новой Англии, мистер Толбот — некоторые слова начисто отсутствуют, в их лексиконе. Одно из этих слов — развод.

— И ваш отец не сделал ни единой попытки, чтобы помириться?

— Он дважды пытался повидаться с мамой. Эти попытки были безрезультатны. Она не хочет видеть его. Она не хочет видеть даже меня. Она куда-то уехала и никому неизвестно куда. Если есть деньги, это устроить нетрудно. — Упоминание о деньгах направило ее мысли в совершенно иное русло, поскольку, когда она продолжила, в ее голосе снова зазвучали эти 285 миллионов долларов. — Но я не совсем понимаю, почему вы интересуетесь личной жизнью нашей семьи, мистер, мистер Толбот.

— Я тоже не понимаю, зачем вы рассказываете мне о ней, — голос мой был таким, словно я просил у нее извинения. — Меня ваши дела интересуют постольку, поскольку они касаются Вайленда. Он появился на горизонте как раз в это время, не так ли?

— Да, приблизительно в это время. Через неделю или две после получения уведомления от адвоката. Отец был в ужасном состоянии и, чтобы отвлечься, готов был выслушать любое деловое предложение, только бы не думать о своих семейных неурядицах, и… и…

— И разумеется, его деловое чутье несколько притупилось. Иначе бы он не пустил Вайленда и на порог. Хотя, откровенно говоря, и в обычной ситуации трудно было бы предположить, что тут кроется что-то нечистое, от фасона усов до манеры держаться — Вайленд воплощение преуспевающего промышленника. Я полагаю, что Ройал появился несколько позже?

Она молча кивнула. Мне казалось, она вот-вот расплачется. Слезы могут растрогать меня, но не тогда, когда времени в обрез. А сейчас отчаянно не хватало времени. Близился рассвет. Я смотрел на утомленную девушку:

— Как вы думаете, смогут они отправиться сегодня на вертолете на объект Х-13?

— Наши вертолеты летают практически в любую погоду. Вам сказали, что они полетят сегодня?

— Да. — Я не стал вдаваться в подробности. — Может быть, теперь вы все же скажете правду, зачем вам понадобилось встретиться с Яблонским.

— Сказать по правде…

— Вы сказали, что у него доброе лицо. Может быть, это так, а может, нет. Но доброе лицо еще не причина, чтобы быть откровенной.

— Я ничего не скрываю. Честное слово, ничего не скрываю. Все дело в том, что у меня сдали нервы и я очень волнуюсь. Услышала кое-что о нем и решила…

— Давайте ближе к делу, — грубо оборвал я.

— Вы знаете, что библиотека оборудована подслушивающим устройством?

— Схема подслушивающего устройства меня не интересует, мисс. Дальше.

Ее бледные щеки слегка порозовели:

— Простите… Я была в кабинете, находящемся рядом с библиотекой и, сама не знаю зачем, включила подслушивающее устройство. — Я усмехнулся: малышка не прочь послушать чужие разговоры. — В библиотеке были Вайленд и Ройал, они говорили о Яблонском.

Мне стало не до ухмылок.

— Они следили за ним в то утро, когда он поехал в Марбл-Спрингз. Яблонский зашел в слесарную мастерскую, зачем установить не удалось. (Я мог бы заполнить этот пробел: он зашел туда, чтобы купить веревку, заказать дубликаты ключей и позвонить по нескольким телефонам.) Когда Яблонский вышел из мастерской, тот человек, который зашел за ним туда, куда-то исчез, — она слабо улыбнулась. — Скорее всего, Яблонский заметил слежку и принял меры.

Я уже не улыбался. Понизив голос, спросил:

— Откуда они узнали об этом? Насколько я понял, человек, следивший за Яблонским, исчез, ведь так?

— За Яблонским следили три человека. Двоих из них он не заметил…

Я устало кивнул:

— И что было потом?

— Яблонский пошел на почту. Я сама видела, как он вошел внутрь, мы с папой проезжали мимо — ехали в полицию. Папа настоял, чтобы я показала в полиции, не говоря ни слова о Яблонском, будто вы меня высадили на дороге и я вернулась домой на попутной машине. Так вот, Яблонский взял пачку телеграфных бланков, зашел в кабину, заполнил бланк и отправил телеграмму. Один из людей Вайленда, дождавшись ухода Яблонского, взял пачку бланков, оторвал бланк, следующий после телеграммы Яблонского, и принес его сюда. Из разговора Вайленда и Ройала я поняла, что Вайленд обработал этот листок каким-то порошком и держал его под светом лампы.

Значит, даже Яблонский мог совершить оплошность! Но будь на его месте, я совершил бы то же самое, сделал точно такую же ошибку. Обнаружив слежку и обезвредив человека, который следил за мной, я бы подумал, что теперь все в порядке, и успокоился бы. Да, Вайленд — человек умный и предусмотрительный, возможно, он перехитрил бы и меня. Я спросил девушку:

— Вы слышали что-нибудь еще из их разговора?

— Совсем немного. Из услышанного я поняла, что они смогли восстановить почти весь текст, но он был зашифрован, — она внезапно замолчала, облизнула пересохшие губы и продолжила. — Всё было зашифровано кроме адреса.

Я пересек комнату и остановился рядом с ней. Я знал ответ на свой следующий вопрос, но должен был задать его девушке: – И какой же был адрес?

— Мистеру Дж. К. Кертину, Федеральное бюро расследований. Больше ничего мне не удалось услышать, так как кто-то шел по коридору, и я выскользнула из комнаты в боковую дверь. Именно из-за этого я и пришла. Мне кажется, что ему угрожает серьезная опасность, мистер Толбот. Я должна была предупредить мистера Яблонского.

Последние пятнадцать минут я ломал голову над тем, как сообщить ей новость о Яблонском, и теперь, наконец, решился.

— Вы опоздали, — я не хотел, чтобы голос мой звучал резко и холодно, но он был именно таким. — Яблонский мертв. Убит.

После того, как ушла заплаканная, подавленная Мэри, которая неохотно дала мне обещание, что наш разговор она сохранит в тайне даже от отца, я сел и стал думать. Мои мысли кружились по замкнутому кругу, и я так глубоко увяз в своих размышлениях, что уже не видел просвета. Именно в то время, когда голова вообще отказалась работать, меня, как молния, озарила яркая вспышка, блеснувшая в мрачной безысходности рассуждений: ослепительно яркая вспышка то ли интуиции, то ли здравого смысла. С тех пор, как попал в этот дом, я почувствовал такое озарение впервые. В течение получаса я обдумывал всесторонне эту мысль. Потом взял листок тонкой бумаги и на одной его стороне написал длинное послание. Свернул бумагу несколько раз, пока она не превратилась в узенькую полоску, запечатал ее клейкой лентой и, написав на полоске домашний адрес судьи Моллисона, спрятал ее на шее под галстуком. Когда я опустил воротник рубашки, то записки стало совершенно не видно. У них не было никаких оснований меня обыскивать, и я надеялся, что они не станут это делать.