Страх — это ключ

Я сходил в свою комнату, перевесил одежду на стуле мокрой стороной наружу, и снова вернулся в комнату Яблонского. Взяв свой стакан, посмотрел на бутылку виски. Это была литровая бутылка. В бутылке сейчас оставалось чуть больше половины. Но это тоже ничего не объясняет. Яблонский от такой дозы не опьянел бы и бдительности не потерял. Однажды мне довелось видеть, как он запросто один управился с целой бутылкой рома (виски он не любил) с одним-единственным эффектом: улыбался чаще, чем обычно. Теперь он никогда уже не улыбнется больше…

Я сидел в полном одиночестве и в полутьме. — Слабый свет падал из моей комнаты от включенного обогревателя. Я поднял стакан. Хотел поднять тост, прощальный тост. Именно так назвали бы люди мой порыв. Я отхлебнул немного, задержав виски на языке, чтобы прочувствовать весь богатый букет и вкус старого шотландского виски. Две-три секунды сидел совершенно неподвижно, потом поднялся, быстро прошел в угол комнаты к раковине и выплюнул виски. Потом тщательно прополоскал рот. Концы с концами сошлись, картина произошедшего стала понятна.

После того, как Яблонский сводил меня к генералу прошлым вечером, Вайленд дал ему запечатанную бутылку виски и стаканы. Когда мы вернулись в наши комнаты, Яблонский плеснул в стаканы грамм по сто. Держа в руке свой стакан, я вдруг вспомнил, что принимать алкоголь перед погружением с аквалангом рискованно, и поставил свой стакан на стол. Яблонский выпил обе порции, и вполне возможно, что, когда я ушел, добавил еще. Ройалу и его приятелям незачем было взламывать дверь в комнату: у них был запасной ключ. Но даже если бы им все же пришлось взломать дверь топорами, то Яблонский не услышал бы этого: в виски было столько снотворного, что его хватило бы, чтобы усыпить слона. Видимо, Яблонский кое-как доковылял до кровати и упал, не раздеваясь замертво. Я знал, что это глупо, но горько упрекал себя за то, что не попробовал тогда налитое мне виски. Если бы я это сделал, то сразу бы понял, что здесь дело не чисто. Яблонский же не любил виски и, скорее всего, подумал, что шотландское виски и должно иметь именно такой привкус. Найдя оба стакана с остатками виски на дне, Ройал решил, что я погрузился в такой же беспробудный сон, как и Яблонский. Скорее всего, в их планы не входило убивать меня

Теперь все прояснилось. Все, кроме одного вопроса, имеющего решающее значение: почему они убили Яблонского? У меня не было времени искать ответ на этот вопрос. Интересно, заглянули они в мою комнату, чтобы убедиться, сплю ли я? Скорее всего, нет, но я не мог за это поручиться. Сидеть и рассуждать на такую тему было излишней роскошью. И все же в течение двух часов я не мог заниматься ничем другим: сидел и рассуждал. За это время одежда высохла или почти высохла. Брюки были измяты и в морщинах, словно ноги слона. Но так и должно было быть, если их владелец спал, не снимая их целую ночь. Я оделся. Только галстук не повязал. Открыв окно, решил было выбросить в сад дубликаты трех ключей от дверей комнат и ключи от наручников, но услышал осторожный стук в дверь комнаты Яблонского.

Я отпрянул от окна и замер. Пытался лихорадочно сообразить, что предпринять. Если вспомнить все, через что мне пришлось пройти этой ночью, и все, что я передумал и перечувствовал за последние два часа, то можно понять, почему голова отказалась работать, почему мысли не бежали, как обычно, а еле копошились. На меня напал столбняк. Я стоял, не двигаясь с места, словно превратился в соляной столб, как жена Лота. В течение десяти жизненно важных секунд ни одна разумная мысль не пришла в голову. Мною владел только один непреодолимый импульс, один-единственный, всепоглощающий импульс: бежать. Но бежать мне тоже нельзя, да и некуда — под окном меня, скорее всего, тоже ждут. А это пришел Ройал, спокойный и хладнокровный убийца, человек с маленьким пистолетом. Он стоит за дверью, сжимая в руке пистолет. Ему наверняка известно, что я уходил из дома этой ночью. Он заходил ко мне в комнату, увидел, что меня нет, и понял, что я заодно с Яблонским. Понял он и другое: я обязательно вернусь в этот дом — ведь я проник в него с такими трудностями и опасностями совсем не для того, чтобы удрать из него при первой возможности. Он рассчитал, что я уже вернулся. Возможно, он даже видел, как я вернулся. Тогда почему же он так долго медлил, прежде чем явиться сюда?

Ответ на этот вопрос мне тоже был известен. Он знал, что когда я вернусь, то буду ждать прихода Яблонского, решив, что тот ушел по какому-то личному делу. Вернувшись, я должен буду оставить ключ в замке, поэтому Яблонский не сможет открыть ее своим ключом, чтобы войти. Он постучит в дверь тихо, едва слышно, а я, безуспешно прождав своего сообщника целых два часа, перенервничав из-за его длительного отсутствия, услышав тихий долгожданный стук, рванусь, чтобы впустить его, и тут-то Ройал пустит мне в лоб одну из своих медно-никелевых пуль. Поскольку установив, что мы с Яблонским напарники, им стало ясно, что я не стану трудиться на них и не выполню той работы, которую они решили поручить. Следовательно, от меня никакой пользы. Более того, я представляю для них определенную опасность, и поэтому остается одно — пуля в лоб. Точно так же, как получил свою пулю Яблонский. Перед взором моим предстал Яблонский, стиснутый стенками грубо и наспех сколоченного ящика, ставшего для него гробом. И страх тут же исчез. У меня почти не было шанса выжить, но я не боялся. На цыпочках пробрался в комнату Яблонского, обхватил рукой горлышко бутылки с виски, так же неслышно вернулся в свою комнату и сунул ключ в замок двери, ведущей в коридор. Замок сработал совершенно бесшумно, и в эту минуту снова постучали в дверь. На этот раз стук был громче, настойчивее. Используя этот шум, я чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы образовалась щель, поднял вверх руку с бутылкой, готовясь нанести удар, и осторожно высунул голову за дверь.

Коридор слабо освещала одна-единственная лампа, находящаяся в дальнем конце длинного коридора, но света было достаточно для того, чтобы разглядеть, что у стоящего в коридоре человека не было в руках пистолета, и что это не Ройал, а Мэри Рутвен. Я опустил руку с бутылкой и бесшумно закрыл дверь.

Через пять секунд я уже стоял в комнате Яблонского у двери ведущей в коридор. Стараясь как можно лучше имитировать его глубокий хрипловатый голос, спросил:

— Кто там?

— Мэри Рутвен. Впустите меня. Скорее. Прошу вас!

Я впустил ее, не теряя времени. Я так же, как и она, не хотел, чтобы ее увидели стоящей перед дверью в коридоре. Она вошла в комнату, и я быстро закрыл дверь, пока она не узнала меня в тусклом свете, падавшем из коридора.

— Мистер Яблонский, — она говорила торопливо и взволнованно, едва уловимым прерывающимся от страха шепотом. — Я вынуждена была прийти и поговорить с вами. Просто вынуждена… Думала, что мне так и не удастся вырваться, но, к счастью, Гюнтер уснул, правда, он каждую минуту может проснуться и обнаружить, что я…

— Успокойтесь, успокойтесь. — Приходилось говорить шепотом: так было легче имитировать голос Яблонского, и все же, несмотря на то, что я говорил шепотом, это была самая неудачная имитация из всех, которые мне когда-либо доводилось слышать. — Зачем вам потребовалось увидеть меня?

— Мне не к кому обратиться, кроме вас. Вы — не убийца и не негодяй. Я знаю, что вы хороший человек, чего бы мне не наговорили.

Она действительно была умной девушкой. Ее интуиция, женская прозорливость или какая-то аналогичная способность позволяли ей безошибочно разбираться в людях. Хорошо что ни Вайленд ни генерал не имели подобного дара.

— Вы должны помочь мне… вернее нам… вы просто обязаны. Мы попали в большую неприятность.

— Мы?

— Мы с папой. Правда, про отца я не уверена. Может, у него и нет неприятностей. Может, он работает с этими… этими плохими людьми потому, что хочет этого. Но это так на него непохоже. Может, он вынужден работать с ними, не знаю, я ничего не знаю. Возможно, у них есть власть над ним, чем-то они его держат, возможно… — Я поймал отблеск на ее светлых волосах, когда она мотнула головой. — Он всегда был таким хорошим, честным, прямым, но сейчас…

— Успокойтесь, постарайтесь не волноваться. — Долго этот обман продолжаться не мог. Если бы она не была так испугана и расстроена, она уже разоблачила бы меня. — Что конкретно вас тревожит?

В моей комнате был включен электрокамин. Дверь смежных комнат была открыта, и я был абсолютна уверен, что вскоре она разглядит мое лицо: рыжие волосы выдавали меня с головой. Я повернулся спиной к камину.

— С чего же начать? Похоже, что мы лишились свободы, вернее, отец лишился ее. Нет, он не пленник, он может приезжать и уезжать, когда ему заблагорассудится, но мы не можем сами решить ни одного вопроса, вернее, отец не может. Все мои вопросы отец решает за меня, а за него решает кто-то другой. Мы должны постоянно находиться вместе. Отец сказал, что все письма, которые пишу, я должна перед тем, как отправить их, показывать ему. Он запрещает мне звонить по телефону и ездить куда-либо без этого ужасного Гюнтера. Даже если еду в гости к другу, например к судье Моллисону, это животное все время рядом. Отец сказал, что недавно ему угрожали похитить меня. Я не поверила этому, но если это правда, то Саймон Кеннеди — я имею в виду шофера — охранял бы меня гораздо лучше Гюнтера. Меня ни на минуту не оставляют одну. Когда я нахожусь на нефтяной вышке — объекте Х-13, то не могу покинуть ее, когда захочу. Но и здесь на окнах моей комнаты решетки, а Гюнтер всю ночь напролет проводит в прихожей и следит… чтобы… я…