Страх — это ключ

В своем волнении, страстном желании, наконец-то, выговориться и сбросить с себя непосильный груз того, что накопилось в течение последних недель, она подходила ко мне все ближе и ближе. Вот она совсем рядом, почти вплотную, ее глаза уже привыкли к темноте. Три последних слова произносились очень долго и, не закончив фразы, она задрожала. Ее правая рука стала медленно подниматься к приоткрывшемуся рту, глаза распахнулись и сделались такими огромными, что почти вылезли из орбит. Судорожный вдох. Это была прелюдия крика.

Но крика не последовало. Моя профессия приучила меня к мгновенной реакции. Я действовал автоматически: одной рукой зажал ей рот, другой обхватил ее прежде, чем она успела отскочить в сторону и предпринять что-то. В течение нескольких секунд с поразительной силой для такой хрупкой девушки она яростно сопротивлялась, потом приникла ко мне, безжизненная, как подстреленный зайчик. Я был поражен, поскольку думал, что времена, когда молодые леди падали в обморок от страха, давно канули в лету. Но, скорее всего, я недооценил совокупный эффект от моей ужасной репутации, которую сам создал, и многих недель нервного напряжения, которые пережила девушка. Каковы бы ни были причины, она не притворялась. Она была без сознания. Я поднял ее на руки и отнес на кровать, но потом перенес в свою комнату. — Мне не хотелось, чтобы она лежала на кровати, на которой не так давно убили Яблонского.

У меня были довольно обширные познания в оказании первой помощи, но я не имел ни малейшего представления о том, как выводить из обморока молодых леди. У меня было какое-то смутное предчувствие, что любая попытка предпринять что-либо может только навредить, а то и оказаться опасной. Учтя все эти соображения, я пришел к выводу, что лучше подождать, когда она придет в себя сама. Вместе с тем, я не хотел, чтобы это произошло, когда меня не будет рядом, с криками ужаса, которые перебудят весь дом. Поэтому я присел на край кровати и направил на ее лицо свет фонарика, но так, чтобы свет падал ниже ее глаз и не слепил.

Поверх шелковой голубой пижамы на ней был стеганый халат из голубого же шелка. Домашние туфли на высоком каблуке тоже были голубого цвета, и даже лента, которой она перевязала на ночь свои густые блестящие с золотым отливом волосы, была голубой. Лицо девушки в эту минуту было бледным с оттенком желтизны, напоминая старую слоновую кость. И назвать сейчас это лицо красивым было нельзя, но перед моими глазами вдруг вновь возникли грезы о домашних тапочках и камине в собственном доме. Но между нами стояли проклятые двести восемьдесят пять миллионов долларов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, один вид которого заставил ее упасть в обморок от страха. И я отбросил мечты прочь.

Она пошевелилась и открыла глаза. Я почувствовал, что тот прием, который я применил к Кеннеди, заявив, что сзади фонаря держу наготове пистолет, в данном случае мог бы иметь самый плачевный результат. Я взял ее руку, безжизненно лежащую на покрывале, наклонился и тихо укоризненно произнес:

— Глупая девчонка, зачем вы так опрометчиво поступили, зачем пришли сюда? Зачем собирались кричать? Надеюсь, вы больше не будете пытаться кричать?

То ли удача мне сопутствовала, то ли инстинкт подсказал, а возможно и то и другое сразу, но я выбрал правильный путь. Ее глаза были широко открыты, но в них уже не было ужаса, а было только удивление. Наверное, она поняла, что убийца не станет держать в своей руке руку жертвы и не станет успокаивать ее. Возможно так поступают отравители, но не беспощадные убийцы.

— Нет, — голос ее был хриплым. — Я… очень сожалею, что поступила так неразумно и…

— Все в порядке, — прервал ее я. — Если вы сносно себя чувствуете, давайте поговорим. Мы должны поговорить, а времени у нас в обрез.

— Не можете ли вы включить свет? — попросила она.

— Нет. Его увидят сквозь шторы, а нам ни к чему, чтобы у кого-то возникло желание навестить нас.

— Но ведь есть же жалюзи, — вмешалась она, — деревянные жалюзи на всех окнах.

Ничего себе, Толбот — Соколиный Глаз! Целый день бездельничал, уставившись в окно, и не обратил внимания на жалюзи. Я встал, опустил жалюзи, потом закрыл дверь в комнату Яблонского и включил свет. Она уже сидела на кровати, обхватив себя руками, словно ее знобило.

— Вы обижаете меня, вам достаточно было лишь раз взглянуть на Яблонского, чтобы понять, что негодяем он никак не может быть, но в отношении меня ваша интуиция почему-то не работает. Чем дольше вы смотрите на меня, тем больше у вас уверенности, что я убийца.

Увидев, что она хочет что-то сказать, я жестом остановил ее.

— Конечно, у вас есть на это веские причины, но вы ошибаетесь, — я поднял брючину и продемонстрировал ей свою ногу в элегантном вишневого цвета носке и строгом черном ботинке. — Вы когда-нибудь видели эти вещи?

Ей достаточно было секунды, чтобы, посмотрев на них, перевести взгляд на мое лицо.

— Это вещи Саймона, — прошептала она.

— Да, это вещи вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Причем дал без принуждения, по своей доброй воле. Мне потребовалось ровно шесть минут, чтобы убедить его что я не убийца, что совсем не тот за кого себя выдаю. Вы можете выделить мне точно такое же время

Не говоря ни слова, она медленно кивнула головой. Мне потребовалось менее трех минут. Тот факт, что Кеннеди отнесся ко мне благосклонно, был наполовину выигранной битвой: она доверяла ему. Я не обмолвился ни единым словом о том, что нашел труп Яблонского. Она еще не была готова к подобным потрясениям, пока не готова.

Когда я окончил рассказ, Мэри с ноткой недоверия в голосе спросила:

— Значит, вам все уже было известно о нас? Об отце, обо мне, о наших неприятностях…

— Нам известно о вас вот уже несколько месяцев. Правда, мы не знали ничего конкретно о ваших неприятностях, а знали только то, что генерал Блер Рутвен оказался замешан в неблаговидном деле, в котором он не должен был бы участвовать. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня, кого я имею в виду под словами «мы», или кто я такой на самом деле. Мне не хотелось бы отвечать вам отказом. А я вынужден буду отказать, ради вашей же безопасности. Вы сказали, Мэри, что вам с отцом угрожает опасность, что что-то вынуждает его подчиняться. Чего боится ваш отец?

— Я… я не знаю. Мне известно только, что он боится Ройала, но…

— Мы все боимся Ройала. Я тоже боюсь Ройала. Могу побиться об заклад, что Вайленд постоянно пичкает вашего отца россказнями о Ройале, чтобы держать генерала в страхе и повиновении. И, больше чем за себя, ваш отец боится за вас. Думаю, он ввязался в это дело, преследуя свои собственные цели, видимо куш обещал быть приличным. И слишком поздно понял, что из себя представляют его партнеры. Как давно ваш отец и Вайленд занимаются общим делом?

Подумав немного, она ответила:

— Могу сказать вам точно. Все началось, когда мы в конце апреля прошлого года отправились в Вест-Индию отдыхать на нашей яхте «Искусительница». На Ямайке, в городе Кингстоне, отец получил уведомление от адвоката, что мама просит дать ей официальный развод. Возможно, вам довелось слышать об этом, — печально добавила она, — ведь в Северной Америке не было ни одной газеты, в которой не печатали бы об этом. В некоторых газетах статьи были особенно злобные и бесцеремонные.