Таможня дает добро
Шрифт:
— И про них тоже.
— Зря ты, кстати, не рассказал ему всего.
— Решит остаться — расскажу, а пока погодим.
Пётр хмыкнул.
— Ну, ты начальник, тебе виднее…
Вот ненавижу, когда Пётр начинает строить из себя придурковатого исполнителя! Каждый раз это означает тщательно приберегаемую шпильку, которую он умеет воткнуть в самый неожиданный момент. А потом ещё и провернуть — сладострастно, медленно, так, чтобы контрагент сполна ощутил…
— А не пошёл бы ты, а? Нашёл начальника…
А кто ты? Командуешь, распоряжаешься, комбинации крутишь сомнительные, деньги тратишь без счёта… начальник и есть!
…вот она, шпилька, показывает острый кончик из рукава! Ну, уж нет, обломишься…
—
— Очень удобно, да? — Пётр скептически хмыкнул. — А что, если я спрошу, как вы оформили эту, с позволения сказать, коммерческую операцию? Или не стал тратить время на подобные пустяки, всё равно проверять некому?
…нет, ну правда, достал! Что за муха его укусила? Пора перехватывать инициативу — вон, уже и штурвальный уши греет, даром, что сам из зурбаганцев и по-русски понимает только команды да специфические флотские обороты, которыми они, по большей части, и отдаются…
— Хватит уже, а? Расскажи лучше о своей Вере Павловне.
Удар попал в цель
— Почему — моей? — возмутился Казаков. — Человек вызвался помочь…
— Это ты кому-нибудь ещё расскажешь, я-то видел, как ты на неё смотрел! Давай, колись, пока я сам не начал её расспрашивать!
Вопрос был не праздный. Спутницу Петра я видел всего раз — когда вернулся на судно с «Латра». Она всю дорогу от Поста Живой провела в кают-компании, превращённой в медотсек. Пётр торчал там же, делая вид, что помогает ухаживать за болящей, пока Вера Павловна не выставила его вон — чтобы не путался под ногами. Теперь он стоял на мостике мрачный, злой, комплексующий по поводу своего изгнания — и привычно отыгрывался на моей скромной персоне. Я также привычно отвечал — нет, решительно ничего не изменилось за эти тридцать лет… Впрочем — тридцать это для него; для меня же с момента нашего расставания в середине девяностых и до встречи на пороге его московской квартиры в 2023-м прошло всего несколько месяцев.
— А чего тут колоться? — он хмыкнул — Сам всё видишь…
— Что — вижу? Ну, миловидна, красива даже… хотя это смотря, на чей вкус. Кажется, неглупа — но об этом мне судить сложно, я с ней всего-то парой слов перекинулся…
— Неглупа! — Казаков возмущённо фыркнул. — Умница, каких поискать! И вообще — она словно из тех, прежних времён, только не смазливая восторженная дурочка, вроде младшей сестры Булавиной из первого тома «Хождений по мукам», а скорее уж…
— Елена Турбина? Я как её увидел — сразу так и подумал.
— И даже капот был серый… — физиономия собеседника на миг сделалась мечтательной. — В смысле — платье, в котором она нас в первый раз встретила.
_ Зелёный.
— Что — зелёный?
— Капот был зелёный, а Мышлаевский назвал его серым, как и ты. Знать надо классику.
— Да наплевать! — разозлился Казаков. — У Веры Павловны он серый! И сама она рыжая, как и Елена! Ну, почти рыжая, каштановая…
— И она что же, сразу согласилась поехать с тобой на «Квадрант»?
— Как тебе сказать… — он замялся. — Я, собственно, не уговаривал. Спросил только, можно ли у них найти хорошего врача. Она сказала что да, есть такой, главврач городской больницы. Но именно сейчас его в городе нет — уехал в Нифонтов по каким-то своим медицинским делам. Тот же, что остался его замещать — терапевт, как хирург он так себе, да и загружен в отсутствие начальства с головой… вряд ли согласится, потому как загружен с головой. Изложила мне всё это — а потом предложила свою помощь. Она, оказывается, работала в своё время медсестрой- их тут называют сёстрами милосердия, как в старые времена, — ассистировала при операциях, оказывала помощь раненым, ухаживала за больными. Сказала, что умеет менять повязки, очищать гнойные раны и абсцессы — в общем, справится, пока мы не доставим Дзирту туда, где ей помогут по-настоящему.
Ну, я и согласился — других-то вариантов всё равно не было…— И даже, надо полагать, не сильно расстроился. — я ухмыльнулся. Пётр хотел было ответить колкостью, и даже открыл для этого рот, но сдержался. — Сейчас она где, возле Дзирты?
— Да, хлопочет. Чисто сестра милосердия, даже фартук есть и косынка — знаешь, такая, как у монахинь православных, ниже плеч. Повязки только не хватает, нарукавной, с красным крестом.
— А с самой Дзиртой как?
— Вроде, получше. Жар немного спал, сейчас она спит. Бреда больше не было.
— Да, крепко она нас тогда напугала… — согласился я. Дело было почти сразу после моего возвращения с «Латра» — девушка металась, что-то бессвязно говорила, но в сознание так и не пришла. Температура подскочила до сорока, губы обметало белёсой, сухой коркой, и только повторный укол порции антибиотиков и жаропонижающего как-то исправил ситуацию. Но это всё были полумеры и мы с Казаковым и Врунгелем, оставили Дзирту на попечение новоявленной медсестры, отправились в капитанскую каюту — совещаться.
По здравому размышлению решено было для начала переправить девушку в мир Трёх Лун. Конечно, болтанка на Фарватерах не пойдёт ей на пользу — но оставаться здесь и жать, как глубокомысленно выразился Врунгель (из нас троих он один хоть что-то соображал в медицине) было бы ещё хуже. А среди переселенцев острова Валуэр имеются врачи, и неплохие; они, сказал капитан, хотя бы осмотрят девушку и вынесут вердикт — везти её дальше, на Землю, или можно помочь на месте? Я склонялся ко второму варианту — рана нетяжёлая, нанесена не осколком или пулей, а острой щепкой, отколовшейся от фальшборта при взрыве гранаты из «сапога». А с нагноением и воспалением медики должны справиться — не зря же мы снабжали их самыми современными и дорогим оборудованием и лекарствами, которые только смогли раздобыть?
Врунгель что-то зычно каркнул в свой жестяной раструб. Двое матросов шустро побежали на полубак, к якорной лебёдке. Машина застучала громче, «Квадрант» лёг в широкую циркуляцию, нацеливаясь бушпритом на пару огоньков, обозначающих вход в лагуну.
— Ладно, пошли в кают-компанию… — я убрал астролябию в чехол. — Надо бы поговорить с твоей Верой Павловной прямо сейчас, пока мы не отшвартовались. Потом будет некогда.
III
Из всех карт Гринландии, которые мне доводилось видеть на Земле, ближе всего соответствовала действительности — то есть географии того мира, куда занесла меня и моих друзей непостижимая магия маяков и Фарватеров — та, что украшала стену первой комнаты музея Грина в Феодосии. Конечно, и она полна неточностей — и, тем не менее, видно, что художник Сергей Бродский не просто опирался на кропотливую реконструкцию, выполненную на основе произведений писателя, но и своими глазами видел карты, сделанные им, так сказать,«с натуры».
Конечно, и это достаточно условно — насколько мне известно, сам Грин, хоть и успел совершить путешествие из Зурбагана в Лисс (туда — морем, вокруг полуострова, на южной оконечности которого стоит городок Дагон; оттуда — сушей, по шоссе, которое проложено через Арлингтон и дальше, по горным ущельям, через перевал к Зурбаганской бухте) — но, не будучи профессиональным картографом, мог составить, разве что, весьма приблизительные наброски, без масштаба, с нарушениями пропорций, искажёнными очертаниями береговых линий, островов и прочих географических подробностей. Тем не менее, общее представление о Гринландии она дать могла — ине один поклонник творчества писателя мечтал совершить путешествие по изображённым на ней морям и землям — неважно, на парусной шхуне, в дилижансе, или верхом на крепкой лошадке, с полными припасов седельными сумками и карабином в чехле у луки седла.